Амири. Борода, безтолку пробивающаяся на щеках. Безтолку, потому что девственно, потому что ясно, что ни одна девчонка не прижималась к твоей шерстистой щеке нежной округлой ланитой и не шептала тебе на ухо влажно и жарко. Обожаю небритости, но твоя меня, прости, не трогает. Ты очень мил, особенно, когда ногой в сандалии и белом носке заводишь старый мотоцикл, взятый напрокат в первом попавшемся месте за баснословные деньги. Возможно, тебя приняли за богатого светлокожего мумбайца, который не торгуется и говорит по-английски, чтобы утвердиться в своем превосходстве над провинциальными гоанцами. Повторяю, тебе идет руль. Пока что, я не знаю, как ты водишь. Усевшись, придерживаю тебя за плечи. Ты поворачиваешь голову, чтобы увидеть мой утвердительный кивок. Мы едем. Тормоза работают плохо, это становится ясно на первом повороте. Я совсем не знаю тебя и мне страшно, хоть ты и хвалишься, что среди всех своих друзей водишь лучше всех.
Дорога на Палолем горстями выбрасывает повороты – только и делай, что хватайся за плечи, за мотоцикл, жмурясь от падающих листьев, ветра, с каждым вздохом. Вспоминаю, как пару недель назад, проезжая по этой же дороге, видела здесь погребальный костер. Яркие сполохи. Престарелая женщина, которая еще утром ходила в магазин за папайей, вечером горела на помосте из дров, облитая горючим. Вокруг толпились спокойные мужчины. «Очень много дров надо, она была толстой», – миролюбиво заметил один, представившийся соседом и профессором какого-то университета. Костей и черепа разглядеть не удалось.
Мы рывками сворачиваем за очередной поворот. Краем глаза замечаю длиннохвостых птиц – такие здесь раскатисто кричат на рассвете – их пение звучит так, будто попало в воронку и постепенно раскручивается, удаляясь.
Еще десять минут назад я сидела на пустынной обочине в ожидании автобуса, зная, что меня кто-то подбросит. «С тех пор как мир перевернулся, интуиция выступила на передний план», – говорила одна моя подруга, управляя потоками ветра на своем пути. В моем мире тотального переворота пока не произошло, но я стала обращать внимание на интуицию, на тонкую границу между придумками ума и внутренним абсолютом, которая становилась все четче. Когда садилась к этому парню, первые словами которого были смешные реплики: «я не индиец» и «довезу, куда скажешь», знала, опасность мне не грозит. Первичные рефлексы, правда, срабатывали. Каждый раз, когда он то разгонялся, то резко бил по тормозам, я зажмуривалась.
По дороге он рассказал, что родом из Израиля и путешествует по Индии второй месяц – взял академотпуск в университете, где изучает биологию. В нем было что-то заурядно-восточное. Ничего волнительного, скорее наоборот, легкое отторжение. Мелкий калибр тела и запах какого-то одноклассника.
Мы благополучно доехали до Чауди, ближайшего городка, где можно было найти почтовое отделение – мне нужно было отправить посылку. Ничего особенного, просто стандартный набор, какие обычно шлют из Индии: специи, масло от всех болезней Navratna и аюрведические биодобавки – без чараса в банках. Многие прячут пластинки местного марихуанового «пластилина» в коробочки со снадобьями вроде чаванпраша, шлют мелкие гостинцы тоскующим в серой зиме друзьям. Меня же чарас приводит в смятение, и я таким не занимаюсь.
В Чауди тесно, пыльно, не пахнет морем. В Чауди идут деловые дела по всем закоулкам – в лавках продают, в магазинах предоставляют услуги и тоже продают, на улицах смешиваются друг с другом пешеходы и мотоциклы, у заборов ссут, у полицейского участка народный суд, все идет по правилам и планам, которые так и шепчут белым: проходи, нет, задержись, купи что-нибудь, побазарь со мной, иди дальше.
Почта оказалась закрыта на час.
– Хочешь, пообедаем, а потом вернемся? – предложил израильтянин.
– А у тебя время есть? – для приличия спросила я.
– Ну, конечно, полно.
И мы поехали пить кофе.
Люблю я собирать людей разных конфигураций. Многовариантность на которую способна природа не перестает удивлять. Этот, ниспосланный мне сегодня вариант – один из них.
– Как тебя зовут?
– Навид Амири.
Я не разбираюсь в израильских именах, но что-то ухает внутри и несется пылью прошлого – арабские скакуны, которых я любила держать у себя в воображаемом гараже, сила ветра, разложенная на цифры в математике, непостижимость других земель за пеленой хитрости и обмана в глубоких черных глазах с загнутыми ресницами – все внезапно взметнулось и осело на задворках памяти. Навид назвал городок, откуда он родом, я не запомнила название.
– Ты иудей? Ходишь по субботам в синагогу?
– Да.
Навид смотрит мне в глаза и улыбается. Ровные белые зубы преображают заурядное лицо. Теперь он красив, счастлив. Его детская сущность прорывается, маячит сквозь щетину, на лице проявляется что-то доброе, внимательное, рассудительное. Такие лица бывают у любимых младших сыновей. Такого хорошо целовать сначала в обе щеки, а потом в губы. И глядеть в глаза, которые в момент улыбки загораются как светляки. Он отсербывает кофейный коктейль, предлагает мне попробовать. Отказываюсь, прихлебываю свой каппучино.
В кафе прохладно, даже слишком. Большая часть народа торчит на пляже, вооружившись книгами. Обычными бумажными книгами. Здесь в Индии я встречаю массу иностранцев – из Голландии и Новой Зеландии, например, которые слыхом не слыхивали об электронных устройствах для чтения. Они изумленно пялились на мою э-книжку, восклицая: «Вот это да!». Без книги в Гоа, особенно южном никак. Куда еще спрятать взгляд, как ни в страницы, испещренные буквами, когда ум уже не в силах справляться с беспрерывной трансляцией моря, с небом, где мягкое зимнее солнце в прямом эфире без единого облачка. Взгляд норовит утечь за горизонт, но не может. И выходит, что пляж превращается в библиотеку под открытым небом.
Амири заводит свой драндулет, я, придерживаясь за его тонкое плечо, опускаюсь сзади и мы опять несемся в Чауди. На этот раз успешно. Почта открыта, мне быстро упаковывают баночки в картонный ящик, взвешивают, забирают деньги. Дело решено.
Близится закат. Амири везет меня домой в Агонду. Я вздыхаю с облегчением, когда впереди показывается знакомый поворот, пальмовая роща, которую в очередной раз удается благополучно проехать, не заполучив на голову кокос, и белая дылда католической церкви, возвышающаяся над одноэтажными домиками. Вот и мой Ocean View, хатки, сбитые из фанеры и двумя рядами подбирающиеся к одноименному кафе на практически пустом пляже.
– Приезжай завтра в Палолем, на каяках покатаемся, – приглашает израильтянин. Я говорю «оk», как раз на завтра и было в планах взять скутер и продолжить исследование окрестностей. Амири чинно прощается, не протягивая руку. На лице его читается доброжелательность и неуверенность парня, которому не каждый день выпадает катать девушек по гоанским дорогам. «Он сам не знает, чего хочет», подсказывает мне внутренний голос, но я точно знаю, что обе сигнальные системы моего тела молчат. Увы, или к счастью.
Агонда тает в сумерках. Пляж, море, валуны вдали – все постепенно теряет четкие очертания. Солнце уже ушло в дымку и над головой проносятся первые летучие собаки. Они несутся в поисках своей плодовой еды и чем чернее небо, тем громче они перекрикиваются. В Агонде не лают, не мяучат, даже не мычат. Зато с приходом утра слышно дружное похрюкиваанье – целое стадо диких свиней самого разного калибра топчет песок у хлипкой ограды. Свиньям по барабану море, им главное другое, а именно: шкурки от папайи и бананов, хлебные корки, остатки риса и чечевицы, печенье и вафли, любые крохи со стола.
Красавица-свиноматка с длинными ресницами и широко раскрытыми карими глазами заглядывает прямо в душу, подергивая влажным пятаком – дашь ли, не зажмешь ли, насколько щедра твоя натура?
Свиньи приходят раза три в день. Их сменяют молчаливые собаки и коровы. Над всеми этими тварями кружат вороны. Они соперничают с поросятами – кто быстрее схватит очередной вкусный ошметок, но последние не протестуют, если черноклювы садятся им на спину и едут так некоторое время, разглядывая мир с высоты свиного хода. Собаки и коровы приходят молча. Одинаковые псы средних размеров со светлокоричневой шерстью и большими кукольными глазами бороздят пространство, вынюхивая что-то поинтереснее фруктово-овощных обрезков. Коровы медленно вышагивают по песку, тыкаясь мокрыми носами в кучки отбросов. В который раз мне хочется увидеть мир с позиции коровы – массивного мощного и красивого животного, которое предпочитает размеренность, хотя способно на галоп. Если вселить в коров хоть немного агрессии, Индия станет безумно опасной страной. К счастью, взбесившаясь корова – скорее редкость. Чаще они просто беззлобно проходят мимо, хотя и любят иногда показать характер. Есть в Агонде один красавец-бык. Миндалевидные глаза на полморды, волевая, насколько это возможно для парнокопытных челюсть и нежно-деревьевый окрас – такому впору под баньяном позировать. Он всегда стоит на закате посреди пляжа, протыкая рогами уходящее солнце, но близко к себе не подпускает. На приветственное поглаживание отвечает боданием, пердупреждающим, но уверенным. Когда море допивает солнце и заявляются летучие собаки, бык исчезает, только в сумерках еще дымится недолго его силуэт.
На следующее утро мальчик, служащий в хижинах, пригоняет байк, как их тут называют индийцы или табуретку с моторчиком, как их называю я. Кататься на таком одно удовольствие – поворачиваешь ручку и едешь, держа одну руку на тормозе, а другую на сигнале. Гоанские дороги устланы хорошим ровным асфальтом, везде есть указатели, и трафик, по сравнению с городским небольшой. Главное сильно не разгоняться перед поворотами и успевать рассмотреть, закатанных под асфальт лежачих полицейских.
Я не спешу седлать коня – еще раннее утро и первым делом, нужно окунуться в море. Оно особенное по утрам – большие волны не исчезают, но идут с равномерным интервалом, так, что можно рассчитать стратегию захода в воду – переждать удар волны, застыв на мелководье и побыстрее проходить вглубь на мягком отливе. Утром вода более прозрачная и нежная. Когда заходишь по грудь и тело само собой расслабляется, потому что ему уже не грозит быть сбитым мощной пенной толщей, соленая вода постепенно размывает ощущение себя как законченной физической фигуры из плоти и крови. Эту воду хочется обнимать и целовать до того он родная и знакомая. Так я и зависаю на полчаса в изумрудных шелках – обнимаю брассом и кролем, пропускаю частицы скозь губы внутрь, касаюсь иногда песчаного дна кончиками пальцев, чтоб не раствориться совсем. А на выходе осторожно ступаю по упругому дну, чтобы не разбудить воображаемого ската, пока длинная волна не сбивает с меня спесь, перемешивая с пеной, окончательно стирая границы между текучестью и твердыней.
Я медленно выхожу из воды и оглядываюсь по сторонам. Пара молодых песиков резвится в песке. Полный, зрелых лет индус, который бегал трусцой вдоль берега, теперь сидит, разминая бока в подобии растяжки. Одинокие фигуры виднеются на двухкилометровом пляже. Я примерно посередине, чуть ближе к большим камням, где в сплетении горных кустов вьются гнезда сказок, и чуть дальше от эстуария, где можно безопасно утечь из реки в море. Пляж широк и достаточно чист – по утрам здесь прибираются странные существа, обмотанные в тряпки с ног до головы. Издалека сложно определить мужчины это или женщины, но если вспомнить о том, что женщины даже из низших каст носят сари и работая на стройке, становится понятно, что это неприкасаемые мужчины. Сословие индийского общества, о котором и с сочуствием и с содроганием и со здоровой жалостью, колыбелью которой себялюбие было написано многое. Ну что ж, и сейчас все продолжается. Индия строго делит людей по рождению, в соответствии с кармой.
У одной из хижин дымится костер, сжигают мусор. Дым стелется в небо, пока еще прохладное, прозрачное, дым укутывает небольшой промежуток между левой и правой Агондой – безлюдной, уютной, теплой.
После обеда еду в Палолем. Иду на пляж, чтобы найти Навида – вчера он показывал мне бунгало в котором живет. Но бугнало оказывается пустым, более того, очевидно, что из него выехали – дверь открыта, белье с постели убрано. Я удивлена, но ненадолго. В Индии очень часто встречаешь странных типов, которые рассказывают сказки о своей жизни и ведут себя загадочным образом. Здесь учишься не брать близко к сердцу то, что слышишь и видишь. Правда, Навид показался мне адекватным...нет, скорее, непонятным, другим...и дело даже не в белых носках с сандалиями и не в больших карих глазах с иным блеском. Возможно, дело в его кажущейся безопасности? С ним, несмотря на езду на мотоцикле, мне было комфортно. Ну да теперь уже все равно. Я бреду по пляжу в поисках приемлемого для купания места. В Палолеме людно, в основном европейцы, которые поджаривают тела, устроившись в шезлонгах с книгами. Берег усеян лепестками разноцветных каяков, но, оказывается, их начнут сдавать в аренду незадолго до заката, а это еще часа два. Сейчас слишком жарко.
Сам пляж раза в два меньше агондовского. Здесь полукруглая живописная бухта дополнена точкой поросшего непролазными деревьями островка с правой стороны. Я бросаю вещи на один из лежаков и иду в воду. Купаюсь без особого удовольствия – после Агонды здешний пляж кажется мне банальным общественным загончиком для курортников. Возвращаюсь к шезлонгу, ложусь, расстелив парео, достаю ридер. Открываю «Тибетскую книгу мертвых», закладка на окончании пятнадцатого дня, Сидпа Бардо, пробуждение в состоянии между смертью и новым воплощением. После двухнедельных странствий между мирами, душа, которой так и не удалось осознать, что все окружающие ее демоны иллюзорны, не удалось вспомнить свою божественную природу, попадает в пространство, где ей предстоит выбрать новое воплощение.
Читая, то и дело отвлекаюсь. Вокруг солнечная земля с землянами разных цветов и мастей. Вокруг построения и дизайны, возбуждающие желание обладать. Вокруг масса удовольствий, от которых хочется отхватить хотя бы кусочек, хотя бы на этот вечер, чтоб спокойно заснуть, удовлетворив желание и проснуться с жаждой нового.
«Мы живем в 3D-проекции», – передо мной появляется Роберто, итальянец, который пять лет прожил в япоснком дзен-буддистском храме. С Роберто мы познакомились в один из первых дней в Агонде. Он пробыл там недолго, но мы успели соприкоснуться какими-то тонкими гранями – таких людей надолго запоминаешь. Роберто стал для меня напоминанием о ясном и светлом. Мы медитировали вместе на закате, прислушиваясь к сердцу, оставаясь в настоящем. «Назови, хоть одну вещь в мире, которая остается неизменной? Стабильность это иллюзия, не стоит ни за что цепляться. Это – всего лишь форма», – говорил Роберто, дотрагиваясь до моей руки. «Если хочешь прикоснуться к источнику – слушай свое сердце». И эти слова, слышанные уже тысячу раз, звучат от него по-новому. Теперь это не просто звуки. Внезапно в этом райском месте, где все, словно создано для счастья человека, но где меня время от времени все же преследуют мрачные несчастливые картинки и где я порой, бреду по пляжу, потеряв себя то ли в песке, то ли в воде, внезапно вспыхивает знание. Совсем ненадолго, но мне удается почувствовать единство в многообразии, любовь, от которой хаотично-пляшущие частицы группируются в формы и что-то невыразимое, но сильно успокаивающее.
Роберто тает, взгляд падает в книгу: «Будь терпелив и осторожен! Можно вообще не воплощаться вновь! Можно воплотиться для радостей жизни! Можно...многое можно! Не торопись. Тут некуда и незачем торопиться: ты умер!»
Мне надоедает сидеть на пляже, хочется вернуться к закату в Агонду. Но не успеваю я доехать до поворота на главную дорогу, как навстречу мне выруливает Навид.
продолжение и фото Нетравали
здесь
