Искусство и культура › Рассказ В. Астафьева "Индия"... Буря эмоций!

Я не согласен, что вместо Индии мог быть Китай или Египет. Клюевская «Белая» Индия гораздо ближе нашему миросозерцанию и свидетельство тому - русская классика. Рассказ метафорически рассказывает о прорыве, о победе над смертью, о вечной ненасытимости человеческой души, о жажде чего-то высшего, беспредельно совершенного... Сашина Индия глубока, не осознана, религиозна, именно по-русски, т.е. глубоко иррациональна.

Aspirina

Спасибо! Я тоже так думаю.

tat

Вы по-своему правы. Но это только ваше виденье. Просто намного легче воспринимать Астафьева как "прозрачную акварель", так как это не требует ни малейшего напряжения, анализа, опыта. Церетели, Глазунов, Сафронов - да, они "прозрачны", "акварельны", т.к. примитивны, "на потребу", но Астафьев как любой истинный творец глубок, а потому сложен. В нем нет ни грамма документалистики - сплошная душа. Это не «библия в картинках». Я против поверхностности в оценке его творчества - это не соцарт! Это глубинное русское миросозерцание. Природа творчества, как и природа человека, вообще очень сложна ... Но меня волнует не столько Астафьев сколько сама Индия как метафора дивного мира, где нет войны, боли, где царит красота и любовь.

Radhika

Что такое "подсознательная религиозность"? Лично я, это хорошо понял когда работал в питерском социальном центре для уличных подростков-наркоманов. Многие из них были очень чисты и светлы...

+

papa

не знал про отношение русских классиков к Индии, спасибо, очень интересно!

- могу ответить вашей же цитатой -
И настойчивые попытки навязать его другим. Да еще и принизить собеседника
Ну, и совсем странно поставить знак равенства между: "прозрачны", "акварельны" с одной стороны и "примитивны", "на потребу" с другой

- В этом не могу с вами не согласиться. Но для меня не столь важна внутренняя природа творчества автора (не думаю, что кто-то сможет судить о ней извне), мне важен результат творчества явленный людям.

На этом окончательно покидаю этот топик: рассказ Астафьева пронзителен своей высокой простотой и человечностью, и прозрачностью, в которой чувствуется глубина.

"Индия как метафора дивного мира, где нет войны, боли, где царит красота и любовь" - мне напоминает ту самую яркую обертку от мыла, что была для Саши самым прекрасным в ее короткой жизни....яркая бумажная обертка....... метафора......

рассказ читала примерно года два назад, и стало очень грустно, перечитывать не захотелось, хватало грустного и без этого.

Понимаю точку зрения на убожество, мне тоже противно и отвратительно любое убожество, хоть совковое , хоть индийское, хоть американоское, латинское , испанское африканское и японское. Убожество - везде убожество.

Не согласна, что только в СССР был культ убожества. Я в Латинской Америке столько поклонения и возведения в культ традиционного христианско-еврейско-индейского убожества вижу, не только совок это культивировал. Это мировое жизнеустройство

В совке, простите, хотя бы пытались преодолеть этот культ смирения, сколько помню, учили, что своими силами добьешься жизни лучшей для всех. И что надо развивать силы и способности.

Именно в рассказе астафьева лично мне очевидна простая деревенская мораль любого бедного общества, не верящего в победу и развитие индивидуума, внушающая бесполезность всех усилий,.при существовавшем всегда мировом порядке - рабы и слуги. И девочка в рассказе просто приняла эту модель "простой незатейливой жизни" как модель. А в душе мечта-то была, но ведь нереальная, как ей казалось.

Сложно не увидеть в концовке рассказа Астафьева аллюзию на рассказ Достоевского "Мальчик у Христа на ёлке".

Сравним:

Астафьев:

"Девушку потянуло в зевоту и сон.

И сразу же, как только закрылись Сашины глаза, она увидела черный от копоти дом за железнодорожной линией на склоне уральской горы, голубую кровать с белыми, как у шлагбаума, полосками, а над изголовьем, на беленных известкою, тесаных бревнах — страну Индию.

Голубыми глазами глядел на нее из сумрачного уголка симпатичный и родной до последней кровиночки принц в красивом плаще и желтой чалме, на которой ослепляюще остро светилась алмазная звезда. Пальмы качали ветвями за спиной принца, и от пальм приятным холодком опахивало бедро Саши, где разгоралась пригоршня углей и огонь подбирался к сердцу. Зашлось в частом, напряженном бое сердце и вот-вот могло лопнуть от непосильной жары и работы...<...>

Раненая девушка что-то забормотала. Повозочный очнулся от глубокой задумчивости, почмокал губами, высасывая дымок из мокрой, притухшей цигарки, придержал лошадь. Обернувшись, он увидел, удивленный, что у девушки открылись глаза и она, улыбаясь, глядит мимо пего, мимо этой снежной дуроверти. Солдат наклонился ухом к девушке.

— Здравствуй, Индия! Здравствуй...

Кому еще говорила девушка: «Здравствуй!» — солдат уже не разобрал, голос ee отошел, закатился вовнутрь, и только протяжный и облегченный вздох достиг слуха старого солдата.

Он стянул со стриженой головы шапку и понуро стоял какое-то время возле повозки, скорбно наблюдая, как засыпает снегом глаза девушки, остановившиеся на каком-то, ей лишь ведомом радостном видении.

Возле дороги были свежевыкопанные щели. В одну из них старый солдат опустил тело девушки. Он прикрыл ее вместе с лицом шинелью и закопал землею, смешанной со снегом".



Достоевский:



"Присел он и скорчился, а сам отдышаться не может от страху и вдруг, совсем вдруг, стало так ему хорошо: ручки и ножки вдруг перестали болеть и стало так тепло, так тепло, как на печке; вот он весь вздрогнул: ах, да ведь он было заснул! Как хорошо тут заснуть: "Посижу здесь и пойду опять посмотреть на куколок, -- подумал мальчик и усмехнулся, вспомнив про них,-- совсем как живые!.." И вдруг ему послышалось, что над ним запела его мама песенку. "Мама, я сплю, ах, как тут спать хорошо!"

-- Пойдем ко мне на елку, мальчик, -- прошептал над ним вдруг тихий голос.

Он подумал было, что это все его мама, но нет, не она; кто же это его позвал, он не видит, но кто-то нагнулся над ним и обнял его в темноте, а он протянул ему руку и... и вдруг, -- о, какой свет! О, какая елка! Да и не елка это, он и не видал еще таких деревьев! Где это он теперь: все блестит, все сияет и кругом всё куколки, -- но нет, это всё мальчики и девочки, только такие светлые, все они кружатся около него, летают, все они целуют его, берут его, несут с собою, да и сам он летит, и видит он: смотрит его мама и смеется на него радостно.

-- Мама! Мама! Ах, как хорошо тут, мама! -- кричит ей мальчик, и опять целуется с детьми, и хочется ему рассказать им поскорее про тех куколок за стеклом. -- Кто вы, мальчики? Кто вы, девочки? -- спрашивает он, смеясь и любя их.

-- Это "Христова елка", -- отвечают они ему. -- У Христа всегда в этот день елка для маленьких деточек, у которых там нет своей елки... -- И узнал он, что мальчики эти и девочки все были всё такие же, как он, дети, но одни замерзли еще в своих корзинах, в которых их подкинули на лестницы к дверям петербургских чиновников, другие задохлись у чухонок, от воспитательного дома на прокормлении, третьи умерли у иссохшей груди своих матерей, во время самарского голода, четвертые задохлись в вагонах третьего класса от смраду, и все-то они теперь здесь, все они теперь как ангелы, все у Христа, и он сам посреди их, и простирает к ним руки, и благословляет их и их грешных матерей... А матери этих детей все стоят тут же, в сторонке, и плачут; каждая узнает своего мальчика или девочку, а они подлетают к ним и целуют их, утирают им слезы своими ручками и упрашивают их не плакать, потому что им здесь так хорошо...

А внизу наутро дворники нашли маленький трупик забежавшего и замерзшего за дровами мальчика; разыскали и его маму... Та умерла еще прежде его; оба свиделись у господа бога в небе"

Вот только рассказ Достоевского читается легко, в отличии от Астафьева. Неуклюжий язык, тягучесть, отсутствие средств художественной выразительности, пошлость. Никак не показана первая любовь Саши (а была ли она?). Возникает такое ощущение, что девушке наплевать как на гибель жениха, так и на гибель братьев, только Индия с картинки её волнует, в момент смерти она думает не о семье, не о любимом, а о нарисованном сказочном принце в иллюзорной фантастической стране.

Меня всегда отталкивало смакование сытыми и обеспеченными филологами подобных сюжетов, поиск в них глубины, которой там никогда не было (поиск чёрной кошки в тёмной комнате). Есть литература, которую читаешь, и не можешь оторваться. Даже, если не знаешь, какие реминисценции в ней заложены и какому литературному направлению она относится. Да это и не нужно. Анализ зачастую убивает творчество и самые изощрённые критики как правило сами не в состоянии написать что-нибудь стоящее.

А есть ещё и "Девочка со спичками" Андерсена. Концовка очень и очень похожа.

"Девочка зажгла еще одну спичку. Теперь она сидела перед роскошной рождественской елкой. Эта елка была гораздо выше и наряднее той, которую девочка увидела в сочельник, подойдя к дому одного богатого купца и заглянув в окно. Тысячи свечей горели на ее зеленых ветках, а разноцветные картинки, какими украшают витрины магазинов, смотрели на девочку. Малютка протянула к ним руки, но... спичка погасла. Огоньки стали уходить все выше и выше и вскоре превратились в ясные звездочки. Одна из них покатилась по небу, оставив за собой длинный огненный след.

"Кто-то умер", - подумала девочка, потому что ее недавно умершая старая бабушка, которая одна во всем мире любила ее, не раз говорила ей: "Когда падет звездочка, чья-то душа отлетает к богу".

Девочка снова чиркнула о стену спичкой и, когда все вокруг осветилось, увидела в этом сиянии свою старенькую бабушку, такую ти*** и просветленную, такую добрую и ласковую.

- Бабушка, - воскликнула девочка, - возьми, возьми меня к себе! Я знаю, что ты уйдешь, когда погаснет спичка, исчезнешь, как теплая печка, как вкусный жареный гусь и чудесная большая елка!

И она торопливо чиркнула всеми спичками, оставшимися в пачке, - вот как ей хотелось удержать бабушку! И спички вспыхнули так ослепительно, что стало светлее, чем днем. Бабушка при жизни никогда не была такой красивой, такой величавой. Она взяла девочку на руки, и, озаренные светом и радостью, обе они вознеслись высоко-высоко - туда, где нет ни голода, ни холода, ни страха, - они вознеслись к богу.

Морозным утром за выступом дома нашли девочку: на щечках ее играл румянец, на губах - улыбка, но она была мертва; она замерзла в последний вечер старого года. Новогоднее солнце осветило мертвое тельце девочки со спичками; она сожгла почти целую пачку.

- Девочка хотела погреться, - говорили люди. И никто не знал, какие чудеса она видела, среди какой красоты они вместе с бабушкой встретили Новогоднее Счастье."

У моего деда в чулане в картонной коробке лежала пара парусиновых туфель, коробочка зубного порошка и щетка из свиной щетины на грубой ручке. Иногда, чаще в начале лета, он доставал из шкафа эту коробку, садился на просторном балконе огромной светлой профессорской квартиры в шезлонг, и сопя от удовольствия, начишал порошком до идеально белоснежного сияния сами туфли и подошву. Затем снова складывал в коробку этот странный комплект и ставил ее обратно в чулан. Дед был ужасно большим ученым и весьма эксцентричным человеком. Когда мне было лет 14, точно не помню, я застал в очередной раз за этим занятием.

- Зачем ты всегда чистишь эти туфли и никогда их не надеваешь?

- Не надеваю ... Да они наверно на меня и не налезут! Видишь ли, это волшебные туфли, - они делают меня, по крайней мере лет на 50 моложе.

- Как это?

- Лет 50 назад, у нашей компании, тогда молодых аспирантов, была традиция. Мы, как только становилось тепло, каждую субботу собирались вместе и отправлялись в парк, знакомиться с девушками. Потом танцы, ну и потом всю неделю хвалились друг перед другом своими романтическими подвигами, которые, надо признать, чаще случались вымышленными. Ну да, так тогда, в тридцатые годы была такая мода, - парусиновые туфли, широкие белые штаны и рубашка апаж. Все должно было быть идеально белым. Каждый раз, когда я готовился к такой «вылазке», я начищал свои старые туфли зубным порошком и они выглядели, как мне тогда казалось, новыми. Это было замечательное, прекрасное и страшное время, самое прекрасное в моей жизни. Время самой большой любви, самых больших находок и открытий, самых тяжелых потерь. Это было время, когда каждую ночь где-то на улице раздавались страшные звуки остановившейся машины и тихие армейские команды. Это значило, что сейчас кого-то заберут, может быть тебя. Мы тогда жили, каждую секунду выжимая из жизни максимум всего, для того, чтобы каждый день использовать до последнего, потому что каждую ночь могли прийти именно за тобой. Но самое удивительное, мы тогда верили, что все у нас еще впереди... Мы были молоды! Сейчас мне 74, ты знаешь, у меня был инфаркт, и каждую ночь, он может прийти за мной, как тогда солдаты. Так вот, когда я чищу эти дурацкие туфли, я снова, как тогда, понимаю и чувствую — у меня все еще впереди!

Я терпеть не могу советский, переросший в совковую культурную традицию из русско-национально-религиозного, из паскудной достоевщины с ее гнусным ковырянием в гамне, культ убожетсва. Рассказ Астафьева — позорная ложь. То есть, как бы правда, возможно он правдив и документален до последней буквы, но тем не менее это злоумышленная ложь. Неправда этого рассказа в том, что жизнь Саши на самом деле была прекрасна! Она была полна дивных успехов, переживаний, страданий, обид, влюбленностей, сомнений, радостей. Ей пахла весной сирень, ей хрустело кислое летнее яблоко, ей горели осенние клены под пронзительно синим небом, ей падали на ладошку большие снежинки. Она прожила короткую, в количественном измерении, то такую же дивную жизнь, как все остальные люди. Ложь Астафьева в том, что из счастливого детства Саши у него остался один лишь эпизод ковыряния в говнах сгоревшего магазина, а из всех радостей детства — находка мыла. Ложь Астафьева в том, что из всей Сашиной юности, с надеждами, влюбленностями и мечтами, у него обнаружился лишь безликий техник-связист. И так, блин, далее!

Я ненавижу совок и культуру, выросшую из него, за самозабвенно-мастурбационное смакование образа собственного убожества. Убогая жизнь убогой Саши, которую скрашивал лишь принц в тюрбане с коробочки мыла, найденной на мусорке. Убогие пейзане, верящие, что Индия - это фамилия погибшей связистки. Нафига эта ложь, в чем ее смысл, ее миссия, - я не вижу ни одной заслуживающей уважения причины создавать и распространять такое злобное гамно. Светлая грусть, говорите? Нафиг-нафиг, The perfect day for bananafish, тоже грустная история, но стоит почувствовать разницу!

Недавно я наткнулся на вопль-рецензию блоггерши американки, которая не могла переварить Льва Толстого. Мир Толстого ей казался душным. Смирение, самопожертвование. Все это ее сильно напрягало. И она совершенно не могла по этой причине оценить художественную ценность его книг. Действия героев и героинь казались ей неправильными и сомнительными.

Однако, такой ужасный сноб и индивидуалист, как Набоков, умудрялся восхищаться талантом Толстого. Для него христианские идеи писателя не заслоняли его художественность.

Мне совершенно не понравился рассказ Астафьева. Меня не оскорбляет культ "убожества". Дело в другом. По моему мнению, художественность Астафьева - низшего порядка. Он абсолютно неоригинален.

Ну, по поводу американской блоггерши, вынужден признать, что вполне разделяю ее мнение. Смирение ... Самопожертвование ... Тут фигня в том, что в определенной части русской литературной традиции эти все вещи преподносятся удивительно натужно и с каким-то чудовищным морализаторским пафосом, от которого становится не то что душно, а уже блевать тянет.

Художественность Астафьева не то, чтобы низшего уровня. Он просто очень вторичен и, самое печальное, - он в этом рассказе рефлексивно вторичен. Но я говорил немножко о другом. Сам рассказ, как по-мне, нифига не заслуживает внимания. Интересен феномен его коммунального восприятия. Моя знакомая старушенция Фира Марковна очень любила индийские фильмы, отслеживала по кинотеатрам и смотрела каждый по много раз. "Боже, я на этих фильмах так плачу, так плачу, - это такой восторг, такое блаженство!" Это отличная и понятная страсть к заполнению эмоциями однообразной жизни старой одинокой бывшей докторицы. Но здесь же с этим рассказом совсем другое - здесь "светлая печаль" и прочие интеллигентские рефлексивные игры.