Kotя › Как добраться в Индию на мотоцикле

Пакистан

Валюта – рупии. 70 рупий ~ 1 $

Бензин – 0,9 $ за литр

Гостиницы – всякие. Как в Индии.

Дороги – на 95% асфальт. В местах с интенсивным движением асфальт очень скользкий.

Когда едешь по Пакистану, то понимаешь правительства тех стран, которые спрашивают у мировой общественности: «а почему им можно атомную бомбу, а нам нельзя?». Я понимаю, что это не аргумент, но все же, глядя на Пакистан изнутри, понимаешь, что у такого провокационного вопроса имеются все основания для того, чтобы быть заданным и быть заданным публично.

О, добрались до Пакистана. Жду с интересом.

24.09.09. Захедан – Далбандин (Пакистан) / 386 км (Σ= 6209 км)

Zahedan is a flat, dusty, featureless town (Захедан это беспонтовый, пыльный, лишенный каких-либо особенностей городок). Переполненный субъективизмом авторов, Лонли Планет иногда тоже бывает жестоким и точным. Именно такой Захедан и есть и точнее о нем не скажешь. Еще путеводитель сообщает, что не стоит гулять одному за город. Особенно в направлении так называемых Черных гор. Они получили свое название, говорится в нем, не только из-за своего цвета. Эти две фразы из путеводителя сразу создают нужное настроение, от которого ты уже не можешь избавиться, глядя вокруг.

После какого-то теракта, случившегося в одной из захеданских гостиниц, иностранцам запрещено останавливаться в бюджетных отелях. К их услугам Супер-Дупер-Гранд Отель за сто баксов в сутки и еще один, попроще, удобно расположенный на выезде из города, откуда начинается дорога, ведущая к пакистанской границе.

В ста километрах на север, на границе с Афганистаном, находится город Забол. Путеводитель предлагает съездить туда на день, посмотреть на что похож самый большой в Иране, нелегальный наркорынок. Я жалею, что не поехал. И, может быть, поэтому, Захедан представляется мне последним оплотом исламской республики Иран, окруженным пустыней, в которой царит полный феодализм и восемнадцатый век. Наверное, я немного пересаливаю, но в целом, думаю, что недалек от истины.

Я не пошел гулять в сторону Черных гор, а ограничился походом в ближайшую лавку за сигаретами. Да и то, консьерж попытался вызвать мне для этого полицейских в сопровождение, но я его попросил не делать этого, руководствуясь тем, что лавка с сигаретами находится сразу за территорией отеля. По вечерней улице ходили бородатые великаны в пыльных пенджаби и в таких же пыльных шапчонках, зыркали глазами, воспаленными то ли от пыли, то ли от опиума, и в ответ на мою улыбку лишь немного вздергивали краешек плотно сложенных губ.

На следующее утро мы выехали в девять утра в сопровождении неизбежной машины эскорта, которая за восемьдесят километров, разделяющих Захедан и контрольно-пропускной пункт, сменялась три или четыре раза. Каждую из машин приходилось ждать по двадцать-тридцать минут и это начинало ставить наши сегодняшние планы под легкое сомнение. Через какое-то время, вдоль дороги, на расстоянии метров пятьдесят, появилось ограждение из колючей проволоки и я начал догадываться, что до границы осталось немного. Вдоль ограждения торчали рекламные щиты с нарисованной черепушкой и каким-то слоганом написанным вязью. Это было похоже на предвыборную рекламу Абдула Малика.

Наконец, мы въехали на территорию пропускного пункта и принялись блуждать между немногочисленными стеклянными зданиями, никак не обозначенными и разделенными между собою стометровыми асфальтированными парковками для грузовиков. Парковки были пусты и асфальт на них, уже в одиннадцать утра, был нагрет так, что тепло чувствовалось даже через толстую подошву мотобот. В третьем по счету здании, в конце концов нашлась таможня, в которой мы провели около часа, пытаясь вникнуть в происходящее. Вначале нас запустили за стеклянную перегородку, где стояло много столов и усадили в кресла напротив какого-то служащего. Служащий нам улыбнулся, попросил пождать, а затем вернулся к своему любимому делу – что-то писать. От дела его постоянно отрывали нахальные ирано-пакистанские дальнобойщики, которые подходили к его столу и протягивали ему какие-то бумажки, прижимая к ним снизу указательным пальцем некоторое количество купюр. Чиновник брал купюры, клал себе в карман и, скривившись, подписывал подсунутые ему бумаги.

Затем нас позвали в общий зал и сказали чтобы мы становились к окошку в очередь, в которой уже стояли иностранцы, причем стояли они с детьми. Иностранцы оказались работниками сферы медицинского обслуживания из Франции, которых уволили с работы в связи с кризисом. Иностранцев было две полных семьи. После увольнения, на выплаченную компенсацию, семьи купили себе по такому себе дому на колесах, со всеми удобствами, и решили поехать в Катманду, встретить там новый год, а затем, не спеша, вернуться назад домой.

В этот момент знакомства подошла наша очередь, я нагнулся к окошку, протянул чиновнику бумаги и тут же с огорчением узнал, что иностранцев, едущих на мотоциклах, обслуживают в другом окне.

Преодолев все замысловатые лабиринты иранской таможни, после финального ряда сверок номеров и фамилий, пройдя процедуру паспортного контроля, мы, наконец, оказались перед решетчатыми воротами, за которыми, отделенные двадцатью метрами, стояли другие решетчатые ворота. Я с любопытством вглядывался в то, что происходило за ними.

А за ними происходило следующее. С левой стороны дороги, на песке, молча сидели какие-то люди, а чуть поодаль от них была видна халабуда в пол человеческих роста, сооруженная наполовину из глины, наполовину из палок. С правой стороны от дороги стояла пара одноэтажных кирпичных зданий без окон, обнесенных кирпичным забором. Над кирпичным забором развивался бело-зеленый флаг, привязанный к неровно закрепленному флагштоку. А прямо на дороге стоял, одетый в черное, бородатый дядько с автоматом. Больше, с той стороны ворот ничего не было.

Становилось все более и более интересно.

Через минут пятнадцать обе пары ворот открылись и мы въехали на территорию Пакистана. Затем мы спешились и, следуя указаниям дядьки в военной форме, направились к ближайшему кирпичному дому. Перед входом в дом был устроен навес, где в тени тихо притаилась группа менял, готовая к атаке. Научившись на горьком опыте пересечения турецко-иранской границы, мы заранее выяснили курс пакистанской рупии и поэтому менялы в этот день не имели баснословных барышей. Мы выторговали у них рупии почти что по честному курсу. Обменяв сто долларов, я прошел внутрь кирпичного строения, осмотрелся и понял, насколько далеко я отъехал от дома.

Под потолком душной комнаты, выкрашенной в неизвестный мне оттенок розового цвета и освещаемой двумя энергосберегающими лампочками, медленно вращались два вентилятора. Комната разделялась деревянной стойкой с облезшим лаком. В одном месте к стойке был приклеен скотчем замусоленный лист бумаги, на котором шрифтом в 72 пункта было напечатано: «Welcome to Pakistan». В энергосберегающем полумраке, за конторкой сидели три человека и с важным видом раскладывали какие-то бумажки. Закончив раскладывание, один из них посмотрел наши визы, внес какую-то информацию в компьютер, которому самое место в музее компании Майкрософт и поставил печати о въезде в страну. Затем он спросил, знаем ли мы как проехать на таможню. Возможно, он заподозрил, что мы тут шастаем туда-сюда шесть раз в году и выучили здесь все наизусть. Но мы не знали. Тогда он позвал какого-то старика в военной форме и попросил его показать нам дорогу.

Престарелый солдат вышел с нами из здания, подошел к мотоциклам, проворно взобрался на палатку, привьюченную к Катерине, и показал знаками, что надо ехать отсюда в другое место. Оказалось, что таможня находится не здесь, а в поселке.

Я завел Катерину и мы поехали дальше на восток. Через метров пятьсот, навстречу нам попались двое парубков на мопеде. Хлопцы что-то кричали нам, но что они кричали я понять не смог, потому что я не понимаю ни урду, ни местных диалектов. Старик сзади молчал, из чего я сделал вывод, что парубки кричали что-то неважное. Иначе бы он перевел. Когда же из-за поворота показалась фура, идущая навстречу, я вдруг понял, о чем хотели сказать хлопцы. Оказывается в Пакистане левостороннее движение.

Таможня оказалась точно таким же одноэтажным невыразительным кирпичным зданием без окон, с вентиляторами, энергосберегающими лампочками, пожухлым портретом Мухаммада Али Джинны на стене и деревянными столами, за которыми сидели толстые усатые чиновники. По раскрытым учетным книгам исполинского размера ползали мухи, а чиновники с отрешенным видом сербали чаек и читали газеты. Было время обеда. Поэтому нас попросили малехо обождать. Мы плюхнулись в старые дермантиновые кресла, рядом с тремя бородатыми дальнобойщиками и я сразу же расслабился.

По мере нашего продвижения на восток, напор струи времени, бившей из крана на кухне, постепенно уменьшался и, вот здесь, в Белуджистане, этот напор исчез окончательно. Времени больше не было и это было ясно как божий день. Можно было потрогать пальцем кран и удостовериться, что он абсолютно сухой и даже капля воды не висит на его конце. Больше не имело смысла куда-то спешить и, поэтому, не было причин волноваться. Та часть меня, которая, во что бы то ни стало, хотела засветло доехать до Кветты все еще дергалась в конвульсиях и что-то мычала, но большая часть прекрасно понимала, что ни сил, ни желания бороться с ходом событий у меня больше нет. Может быть благодаря тому, что я раньше бывал на востоке, а может быть и не поэтому, но за то время пока я ждал окончания обеденного перерыва, я внутренне полностью адаптировался к произошедшим изменениям. И чувство удаленности от дома моментально прошло. К тому же, если хорошо подумать, то я понятия не имею, что такое дом.

Первое, что я помню в своей жизни, это четыре стены, выкрашенные в розовый цвет, люстру в три рожка на потолке и перила своей деревянной кроватки, а первыми людьми, которых я помню были мои мама и папа. Вначале это было моим домом. Потом, я узнал, что есть другие комнаты в квартире и иногда видел других людей. Мой дом сразу разросся. Потом в мое понимание пришло понятие «на улице» или «снаружи». Это было уже чем-то другим. Здесь я впервые столкнулся с тем, что есть всякие штуки, которые можно назвать своими. Оказалось, что есть соседние парадные, в которых есть другие квартиры, в которых живут другие люди. В одной из квартир жил мой друг Славик, с которым мы в пятилетнем возрасте выяснили, что есть еще «чужой двор», где нам надавали по соплям местные гопнички из песочницы. После этой истории мой двор мне показался таким родным, что я начал ассоциировать его тоже с домом. Затем прошло еще лет надцать и я стал жить совсем в другом доме. И я уже не мог конкретно сказать, какой из этих двоих был моим домом. С тех пор я, с разной продолжительностью зависания и по причинам разного характера, менял дом восемь раз и совсем запутался.

Но зато я хорошо помню, как однажды я со своим другом Дидковским сбежал с уроков, потому что он достал два билета в кинотеатр Ереван на дневной сеанс на премьеру фильма Бинго Бонго. Оказалось, что кинотеатр Ереван находится совсем на другом конце города и я сам впервые начал прокладывать маршрут к этому кинотеатру. Оказалось, что город в котором я живу огромен, но познаваем. Я смог вывести нас на площадь Космонавтов, пользуясь схемой движения городского транспорта. С тех пор мир начал стремительно расширяться. Он рос с бешенной скоростью и когда, уже казалось, он вот-вот и упадет в никуда я сказал себе «стоп» и очертил вокруг себя радиус. И я сказал себе, что все то, что внутри этого радиуса будет моим, а все то, что за ним будет чужим. Заключил я сам с собой такое устное соглашение.

Когда человеку достигает определенного возраста, он начинает медленно, но уверенно искать комфорта в знакомых и понятных вещах. Непонятное начинает вызывать раздражение. Именно в этом возрасте у человека начинает появляться неосознанное желание построить, наконец-то, себе свой собственный, настоящий и фактический дом. На самом деле, к этому времени, дом уже построен. Он существует в голове. Уже возведена наружная стена, в стене прорублены окна нужного размера, а внутренность дома разделена перегородками. Остается лишь построить его, так сказать, в физическом плане. Знакомый язык, общие темы, на которые можно потрещать на этом языке с другими людьми, привычная природа, на которой жарятся привычные шашлыки, понятный юмор, от которого можно от души посмеяться, места, с которыми связаны воспоминания, диван, где можно вытянуться, зная, что не упрешься головой в металлическую спинку и все такое. Если хорошенько разобраться во всем этом, то все это полная чушь. Начиная от дивана и заканчивая языком. Все это просто вещи, которые мы понимаем, лучше чем что-либо другое.

Все во вселенной имеет начало и конец. Мой цинизм тоже должен где-нибудь и когда-нибудь кончиться. Надо его лишь отыскать, этот конец. И тогда, возможно все станет на свои места. Я думаю, что это похоже на то, как если бы вы решили починить чердак в своем несколько накрененном доме. Правильным подходом будет проверка несущих конструкций самого дома – выдержат ли они новый чердак или нет. Анализ несущих конструкций иногда приводит к тому, что некоторые из них оказываются не пригодными и требуют полной или частичной замены. Без этого ничего не получится и чердак простоит максимум два сезона, а потом после хорошего снегопада, дом сложится и все придется начинать сначала. Ну а если ты уже стал выбрасывать ненужные конструкции, то останавливаться на пол дороги нет смысла.

Обеденный перерыв на пакистанской таможне тоже не исключение из правил вселенной и он через некоторое время закончился. Не спеша записав все наши данные в исполинские книги, нам проштамповали карнеты и выпустили вон, в жаркий пустынный Белуджистан, где во дворе таможни, сидя на бетонных ступеньках, в тени финиковой пальмы, нас ждал эскорт.

Чтобы дать примерное представление о степени моей предвзятости к этой стране на момент въезда в нее, мне надо рассказать короткую историю о том как я получал в Киеве пакистанскую визу.

Зная, что пакистанскую визу просто так не получишь, а тем паче в нашем мотоциклетном случае, мы запаслись рекомендательными письмами и записались на прием, кажется, к первому секретарю. Первый секретарь посмотрела на наши документы, выслушала нас и, взяв копии паспортов, сказала, что попробует пробить для нас через пакистанское секьюрити бюро двукратную транзитную визу. Все начиналось очень мило.

Через условленные три недели мы явились снова на прием, где секретарь с горечью в голосе сказала нам, что в визе нам отказано.

— Последнее время они часто отказывают. — Сказала она.

Мы с кислыми лицами готовы уже были двинуться к двери на выход, когда секретарь вздохнула и заметила, что теперь нам придется делать обычные туристические визы, раз не получилось сделать транзитную.

Кроме перового секретаря, секретарши первого секретаря, мента, сидящего в будке за деревянным забором, выкрашенным в зеленый цвет, и водителя, в посольстве работает еще один человек. Я его назвал Барбосом. Работает он не понятно кем. Я так думаю, что он совмещает должности клерка, выдающего визы, ресепшиониста, который всегда не на рабочем месте, вышибалы, офис-менеджера и tea-боя. Так как в вестибюле посольства, который правильнее было бы назвать прихожей, никогда никого не было, то мы поднимались по лестнице на второй этаж. Каждый раз, услышав наши шаги по ступеням, на лестницу выскакивал Барбос и сердитым голосом осведомлялся, чего нам здесь надо.

— Зьдите внизу! — Сердито говорил он, хмурил брови и уходил куда-то, хлопнув дверью.

Складывалось впечатление, что его задачей было отгонять тучи непрошенных гостей, которые групками слонялись по частному сектору на Печерске, случайно замечали табличку посольства на деревянном заборе и говорили:

— Ба! Ты смотри - пакистанское посольство! Ленусик, а давай-ка заскочим на секундочку, сделаем себе визу и рванем на недельку в Пакистан!

За шесть или семь своих визитов в посольство я видел других посетителей только два раза. И оба раза ими были пакистанские юноши, которые, каким-то образом, осели в Украине. Атмосфера в здании посольства очень было схожей с атмосферой в помещении пакистанской таможни на пропускном пункте Тафтан.

Когда мы пришли получать визу, то первый секретарь нас проинформировал, что двукратную визу посольство выдать не может, поэтому нам поставили однократную. Видя наше замешательство, она добавила, что в Лахоре мы за десять минут сможем получить повторную визу и беспокоиться нам не о чем вообще. Это было лучше, чем ничего, поэтому мы согласились и спустились вниз, в комнату, граничащую с прихожей, которая была оборудована в качестве офиса Барбоса, где он выдавал паспорта. У одной стены стоял стол, несгораемый сейф и пустой книжный шкаф, наверху которого лежал коврик для намаза. Вдоль оставшихся трех стен стояли в ряд стулья, повернутые спинкой к стене. В углу, на тумбочке, помещался телевизор и графин с водой. Расстановка мебели очень подходила для проведения партсобраний и закрытых торжественных экзекуций.

Мы сели на стульчики и стали ждать. На других стульчиках сидело человек пять пакистанских молодых граждан. Мы сидели и рассматривали друг друга. Затем появился Барбос со стопкой паспортов уселся на стол, вытащил наши паспорта и стал их рассматривать. Потом сложил их и похлопал ими себя по ладони другой руки.

— А вы не евреи? — Спросил он, хитро улыбаясь.

Мы ответили, что нет, а я еще потом, зачем-то, добавил, что в Украине графа «национальность» в паспорте давно отменена.

Тогда он посмотрел на меня, еще раз улыбнулся и спросил:

— А папа твой не еврей?

— Русский мой папа. — Говорю — Вам надо, чтоб я документально подтвердил его национальность?

Барбос махнул рукой и еще раз улыбнулся.

— А в Пакистан не боитесь ехать? — Спросил он и обвел присутствующих в комнате радостным взглядом.

— Не очень. – Говорим – Думаем, все будет нормально.

— А ви слышал история про группа турист из Россия?

Мы не слышали этой истории.

— Бил четыре турист из Россия. Понял? Две девушка и два парень. Они ходили горы и палатка поставил. Понял? А ночью их находил пуштуны и знаешь что с ними делал? Они парень связал а девушек насиловал. Девушки кричал: «делай с нами что хочешь, только парни не трогай». Но они знаешь что делал потом с парни? Знаешь? — Спросил Барбос и с ослепительной улыбкой выдержал паузу, как это делают в конце смешного анекдота, чтобы эффект был получше.

Я догадывался, что могли сделать жестокие пуштуны, вооруженные автоматами, с русскими парнями, но высказывать свои догадки не стал. И хорошо что не стал, потому что они бы не подтвердились.

— Они их попа трахал! Понял? — Дрожащим от восторга шепотом закончил свою историю сотрудник посольской миссии исламской республики Пакистан в Украине и чуть было сам не рассмеялся такой смешной развязке истории. А затем добавил:

— Ну как? Не страшно?

Так что в Пакистан я въезжал не с самыми радужными иллюзиями в голове.

Эскорт, ожидавший нас под пальмой представлял из себя усатого человека лет сорока пяти, одетого в некогда черную, а теперь темно серую, вылинявшую длинную пакистанскую рубашку, такие же штаны и шлепанцы. В руках он держал автомат Калашникова и приветливо улыбался. Если бы не маленькие погоны, пришитые к рубахе, то он бы вполне мог сойти за какого-нибудь мелкого бандюка. Он знаками показал нам, что поедет сзади на одном из наших мотоциклов.

Для этого мне пришлось отшнуровать от сидения палатку с канистрой и передать Цинику, который прикрепил их сбоку к своей поклаже. Полицейский забрался сзади на Катерину, некоторое время пробовал, как ему будет лучше пристроить автомат, а затем похлопал меня по плечу и показал, что можно ехать. Мы вырулили с территории таможни у покатились дальше на восток по узкой асфальтированной дороге с левосторонним движением. Эта узкая дорога являлась единственной сухопутной нитью, связывающей Индию с Европой, по которой может проехать на своем мотоцикле бойкий сперматозоид. Дорога эта, на протяжении семисот километров идет вдоль южной границы Афганистана, то удаляясь от нее на семьдесят километров, то приближаясь почти на двадцать. Слева вдоль дороги по пустыне тянется железнодорожная ветка, соединяющая Пакистан с Ираном. Время от времени можно видеть полуразрушенные железнодорожные станции, построенные, по всей видимости, еще во времена британцев. Возле полуразвалившихся станций, на песке стоят три, четыре приземистых глинобитных дома, большая половина из которых тоже заброшена. Раз или два в день по железной дороге проезжает пассажирский поезд. Увидев двух мотоциклистов, едущие параллельно железной дороге, пассажиры полупустого поезда высовываются из окон, машут руками и что-то кричат.

Бензин в Пакистане называется уже не бензином, а петролом. В Белуджистане он продается в поселках, разлитый в большие грязные полиэтиленовые канистры, выставленные вдоль дороги. Когда мы останавливаемся, чтобы заправиться, я показываю на бензин и спрашиваю у сопровождающего полицейского:

— Контрабанда?

— Контрабанда, контрабанда! Иран! — весело отвечает полицейский, задачей которого, казалось бы, является эту контрабанду пресекать, и помогает мне держать лейку над бензобаком.

Доход у контрабандистов нехилый, потому что бензин в розницу стоит почти в два раза дороже, чем в Иране.

Проехав километров пятьдесят мы поменяли эскорт. Остановившись возле группы приземистых сооружений, мы спешились и эскортирующий нас полицейский, размахивая автоматом, поплелся в один из домиков, а мы остались ждать, спрятавшись в тени глиняной будки. Иногда возле таких полицейских постов можно видеть несколько финиковых пальм, под которыми можно отдохнуть в теньке. Иногда в этом теньке даже стоит пружинная кровать, в качестве рабочего места дозорного. Но в этом месте не было ни пальм, ни кровати, поэтому мы просто сели на песок.

Через минут десять из домика вышел заспанный бородатый человек в такой же линялой серой рубахе. Было видно, что он очень недоволен тем, что какие-то дебильные мотоциклисты, которым нечего больше делать, как ездить по Пакистану, оторвали его от сна. Что-то буркнув на урду, он уселся на Катерину и мы поехали дальше через чужие пейзажи и непонятную политическую обстановку.

ждем продолжения, не томи))

О! Наконец-то про Пакистан! Жду, что будет дальше!

А я жду, когда они от туда уедут. Очень тревожно.

А в Лахоре были?

А я жду про Лахор и про Таксилу. А то ведь так мало информации (на русском языке).

дык все ж вернулись живы-здоровы))

Котя, Катя - ну дальше-дальше...

А дальше мы остановились для смены эскорта и нам сказали, то дальше мы можем ехать сами. С одной стороны это радовало, потому что никто тебе теперь не будет упираться калашом в спину. С другой стороны я как бы невзначай спросил у начальника участка, что слышно о том человеке из Франции, которого похитили на этой дороге четыре месяца назад.

- Его отпустили. – Уверенно сказал полицейский. – Получили выкуп и отпустили.

Затем подумал и добавил: — Раньше они никогда не трогали иностранцев. Это был первый случай.

Коротко говоря, в этих краях уже давно орудует банда, промышляющая киднеппингом. Киднеппинг, как бизнес, развит не только в этой местности, но и повсеместно по Пакистану. Самыми спокойным и контролируемым местом считается штат Пенджаб, в Синдхе же и Белуджистане это почти такой же распространенный род деятельности, как торговля бензином. Про Северные Территории и Вазиристан не скажу, не был. Никакой политической или религиозной окраски, в большинстве случаев, эти похищения не имеют. Это просто бизнес. Ничего личного.

Помню, что сидя у себя в квартире и составляя маршрут, меня очень волновал пакистанский участок пути. Меня он даже пугал. Я читал какие-то сообщения в Интернете, следил за политической обстановкой и, вообще, очень много переживал из-за этого. Сейчас же, глядя на сонные лица полицейских, и на дедульку в чалме, который остановился у участка пять минут назад и все это время восторженно рассматривал нас и мотоциклы, и на всю ту ликующую толпу, которая возникла за эти пять минут вокруг дедульки, из ниоткуда, посреди пустынного аула, меня это все уже не так сильно волновало.

Циника, похоже, тоже, потому что он бродил в этой толпе и снимал видео. Все было буднично. Так бывает. Ждешь, что увидишь Эйфелеву Башню, приезжаешь, а там стоит какая-то эйфелева башня. Даже и заметил бы, если б не знал.

Проехав километров тридцать мы уткнулись в настоящие песчаные дюны, перегораживающие дорогу. В этом месте дорога проходила через вырытое в холме ущелье с почти отвесными стенами и поэтому сбоку объехать было нельзя. Одна полоса была засыпана двухметровым слоем песка полностью, а по самому краю второй песок только местами покрывал асфальт. Циник ехал первым и езда по песку для него была в новинку. Поэтому, объезжая дюну по встречной полосе, он упал. Причем упал он на склон дюны и мотоцикл теперь лежал наклонно. Сверху и с другой стороны к нему было не подобраться и мы могли только тянуть его на себя, чтобы поднять на колеса. Мы сделали попыток десять, но у нас ничего не получилось. В этот момент на дороге показалась легковая машина и мы принялись махать водителю, чтобы он остановился.

Машина, подъехав к дюнам, вначале притормозила, а потом вдруг, рванула вперед, мимо нас. Когда машина проезжала рядом, я успел хорошо рассмотреть водителя. Им был маленький худой бородатый человек в очках, пенджаби и пакистанской шапочкой на голове. Про себя я даже успел решить, что это был сельский учитель. Но я, конечно, мог ошибаться. В машине сидели еще люди и похоже, что это была его семья. Возможно из-за этой семьи, а возможно и нет, сельский учитель вместо того, чтобы остановиться и помочь нам, принял решение дать газку. И я его за это, конечно, не виню.

Но, незаметная на первый взгляд, цепочка причинно-следственных связей, как это часто бывает в жизни, внезапно выбросило коленце, полностью разрушив коварные планы сельского учителя - проехав еще пять метров, он застрял вместе со всей своей семьей в песке. Семья, оказавшаяся состоящей исключительно из женщин и детей, тихо замерла внутри, а сам чудак вылез из машины и принялся озабоченно почесывать затылок, искоса поглядывая на нас.

Мы, конечно, подошли, толкнули его малолитражку вместе со всеми людьми, сидевшими внутри, и вытолкнув на асфальт, попросили его помочь нам поднять мотоцикл. Учитель немного испуганно посмотрел на нас через свои очки, но подошел и помог поставить на колеса эти триста килограмм металла и всякого барахла. Затем мы его поблагодарили и сказали ему по-пакистански «спасибо». Учитель тоже нам улыбнулся, сел в машину и уехал. На этом, казалось бы, причинно-следственная цепочка заканчивается. Но это только на первый взгляд. На самом деле она продолжается и продолжается прямо сейчас. И я не могу вам сказать к каким результатам она приведет.

На следующем чек-поинте о нас уже знали. Полицейские остановили нас и потребовали, чтобы мы отметились в какой-то книге, где отмечаются все иностранцы. Затем они спросили, куда мы едем. Я сказал, что мы едем в Кветту.

А сказал я так потому, что во-первых в путеводителе было сказано, что останавливаться на ночлег между границей и Кветтой, нельзя нигде и не при каких обстоятельствах. А во-вторых, владелец турагенства из Лахора, выславший мне приглашение, писал мне в своем письме точь-в-точь то же самое. Тогда полицейские сокрушенно закачали головами и сказали, что доехать до Кветты мы уже не успеем. Я хоть и понимал, что засветло туда нам сегодня не попасть, но все равно упорно мотал головой. Тогда один из них позвонил какому-то большому начальнику, который на отличном английском языке объяснил мне в телефонную трубку, что полиция следит за нашим передвижением и отвечает за нас сегодня только до города Далбандина, а если вдруг мы решим ехать дальше, то это будет только на наш страх и риск, о чем он нас только что и уведомил официально.

- В Далбандине, - Сказал он. - есть гостиница. До свиданья.

Далбандин вполне отвечает своему названию в русском звучании. Это маленькое поселение с тремя-четырьмя незаасфальтированными улицами. Так как поселение расположено в пустыне, то никакого сельского хозяйства там нет. И чем там народ занимается я ума не приложу. Я бы сказал про Далбанин так: «Dalbandin is a flat, dusty, featureless town», но это было бы не верно. Потому что никакого города там в сущности нет.

Возле гостиницы нас встретил молодой начальник полиции, сообщил нам, что берет на себя ответственность за наше пребывание в городе, и проинструктировал нас о том, чтобы мы никуда не выходили из отеля без сопровождающего. Затем мы загнали мотоциклы на парковку отеля, обнесенную высоким кирпичным забором, разгрузили их и затащили вещи в номер. Было очень жарко.

Затем ко мне подошел сотрудник отеля и шепотом спросил, не желаю ли я пива. Холодного?

По началу, я даже растерялся и не знал что ответить. А потом, облизав губы, попросил принести мне три. И чем холоднее тем лучше. Даже, сказал я, что, в принципе, ограничений по холоду нет. Человек понимающе улыбнулся и бесшумно скользнул вниз по лестнице, устеленной ковром. Между прочим, вообще весь отель был застелен коврами. Кроме туалетов. Поэтому все постояльцы оставляли свою обувь у входа. Но когда они увидели наши мотоботы, то быстро согласились, что мы можем снять их и у себя в комнате.

Да, так вот, человек этот исчез и очень долго не появлялся. Так долго, что у меня даже настроение немного испортилось — наверное, минут пятнадцать его не было. А потом он появился и сказал, что трех банок не было, а было только две.

- И они не очень холодные. – Добавил человек.

А затем он объяснил причину такой неудачи. Оказывается, здесь вчера останавливался автобус полный английских фриков, который выпили за вечер весь запас местного вайн-шопа. Делать было нечего и я купил у него две банки не очень холодного пива, на которых не было почему-то указано, в какой стране они произведены. Одну банку я положил в умывальник, а вторую открыл и вышел на балкончик. С балкончика открывалась панорама на пыльную улицу. Вдалеке, за домами, виднелась гряда гор, подернутых серой дымкой. По этой гряде проходила граница с Афганистаном.

Я выпил банку отвратительного на вкус пива и спустился на парковку позади отеля, чтобы смазать Катерине цепь. Парковка была усыпана толстым слоем гравия и поставить мотоцикл на центральную подножку было непросто. Мне на помощь пришел человек, который вышел из гостиницы понаблюдать за тем, что я буду делать. Вместе мы выкатили ее на осколок бетонной плиты и вздыбили. Потом я принялся возиться с цепью, а человек стоял рядом и смотрел. Наконец он задал вопрос, из какой я страны. Я ответил, как обычно. В том смысле, что всем местным я обычно говорю "Юкрейн", а всем бледнолицым передвижникам я обычно говорю "Уганда". Праженные европеоиды смотрят на овальную наклейку на моем мотоцикле, на которой написано "UA" и говорят, как бы обращаясь к себе: "Uganda?.. Unbelievable!". Такова их среднестатистическая реакция.

Среднестатистическая же реакция на название моей страны местных жителей такова:

Турция — Оу, Юкрейн... окей... Шевченко.

Иран — О! Шевченко!

Пакистан — М-мм... Юкрейн?..

Индия — М-мм ... Юкей?... (UK)

Однако были два человека, которые показали более глубокие знания. Первым был иракский беженец в Йезде, а вторым оказался человек на парковке в городе Далбандине.

- Украина! Это бывший СССР. Очень интересно. – Сказал он.

Я сразу заподозрил, что человек политически подкован.

- Мне нравится СССР. – Продолжил он. – Ленин был великим человеком.

- Ага. - Сказал я, все больше и больше удивляясь.

- И Троцкий был тоже великий человек.

Затем он добавил еще пару фамилий русских революционеров, которые я в своей жизни слышал, но сейчас уверенно повторить их вряд ли смогу.

Человек был одет в самую обычную пенджаби – не слишком чистую, не слишком грязную. На голове у него обычная пакистанская шапочка, на ногах – обычные сандалии, а на лице – обычная борода. Совершенно обычный с виду человек оказался убежденным социалистом. Социалиста, кстати, звали Мохаммед.

Мы немного разговорились и я задал ему не вполне политкорректный вопрос. Я спросил его как социалистиечские взгляды взаимодействуют с исламом. В ответ он скривился, так что я понял, что они тяжело взаимодействуют. Есть сильное трение между шестеренками этих взглядов.

- В Пакистане очень тяжело с социализмом. – Сказал Мохаммед.

Я спросил его не связано ли это с тем, что государство преследует подобных инакомыслящих людей.

- Нет, нет, - ответил он. – С государством особо больших проблем нет, а вот с людьми есть проблема.

Из его слов выходило, что люди в Пакистане отказывались от идей социализма, даже не поинтересовавшись что это такие за идеи, а самого Мохаммеда, узнав что он сторонник этих идей, начинали обходить третьей дорогой. Но Мохаммеду были близки эти идеи и он даже когда-то работал для штаба партии – переводил какие-то статьи.

Получалось так: в Швейцарии большинством голосов запрещается строительство минаретов, в Пакистане люди отказываются понимать идеи Троцкого, а в России народ убежден, что демократия швейцарского типа – это не для них. Это похоже на змею, кусающую себя за хвост посредством зверя и птицы. С той разницей, что нет никакой змеи, зверя и птицы, а есть глупая кошка, которая гоняется за своим хвостом. И эта кошка скоро устанет, сядет и успокоится. И я надеюсь, что это время не за горами.

В Паке полицейские еще любят на ночь проволоку поперек дороги натягивать возле поста-тот еще сюрприз для мотоциклиста((((

Как всегда,замечательно пишешь!!!Ждем продолжения))))