Хе-хе)) После твоих фотографий о покатушках по льду Хубсугула, начинаю догадываться, что купанье в Ангаре - это так, семечки))) Сало с Бессарабки сибирякам понравилось?))
_____________________________________________ ______________________
Глава последняя. О концептуальном Василиче, египетских пирамидах и бесконечности всего сущего.
Следующим утром по мылу пришло письмо от Филиппа. Оказалось, что он случайно съехал куда-то под мост и, пока разворачивался и возвращался назад, я проехал мимо него. Ночь он провел в машине, а с утра уже успел поиметь проблемы с сотрудниками ДПС, которые хотели изъять у него права за проезд на кирпич. Филипп, как обычно пошел с ними на конфликт, кричал что-то про посольство, отказывался дать им в руки свои документы, в итоги менты офигели от такой наглости и отпустили его на все четыре стороны. Знал бы он хоть пару слов по-русски – сидеть бы ему в обезъяннике.
Хоть у меня и болела голова, но я, почему-то был рад снова увидеть этого безумца. Мы пошли в монгольское посольство, где Филиппом были поданы документы на визу, а я получил устное подтверждение, что мне виза не нужна. Могу ехать хоть сейчас. К тому времени мой мозг совершал легкие колебательные движения между «Монголией» и «не Монголией». Заканчивались деньги, надо было решать что-то с цепью для Катерины, не прельщало возвращение домой по ноябрьской России да и монгольский вектор как-то притупился и перестал быть сильно уж актуальным. Острое желание, во что бы то ни стало, добраться до развалин Каракорума, беззлобно пнуть там ногой какой-нибудь камень и мысленно передать привет от киевлян - куда-то пропало.
Я решил не решать ничего, а подождать три дня, пока будет оформляться виза для Филиппа и посмотреть, что за это время произойдет.
Мы начали обсуждать, как лучше провести эти три дня. Собственно, Саня пригласил нас уже пожить на Байкале в деревянном домике и обсуждать, как бы, было нечего. Тем более, что Филипп прожужжал мне все уши насчет этого Байкала, сказал, что специально едет через Россию, чтобы Байкал по дороге посмотреть. Мы позавтракали в кафе и, после бутерброда с сыром, в голове у Филиппа щелкнул какой-то клапан, и он сказал, что ему не хочется ни Байкала, ни русских девушек, а что ему надо, так это позаниматься альпинизмом. Я воспринял эту информацию спокойно.
Посоветовавшись с Саней, Филипп предложил мне отправиться с ним покорять вершину Мунку Сардык. У меня не было ни ботинок, ни заступа, а если бы и были, фиг бы я с ним пошел. Горы я люблю, но висеть на леднике, раскачиваясь на веревке – это не мое. Несмотря на то, что все, кто был в Иркутске, отговаривали его идти туда в это время года да еще в одиночку, Филипп собрал вещи и сказал, что вернется через три дня. Я не сильно волновался на этот счет, потому что был уверен, что Мунку Сардык скорее офигеет от Филиппа, чем этот маленький монстр от Мунку Сардыка.
Ну а я поехал на Байкал, где поселился в деревянном доме, стоящем над самым обрывом. Из окна было видно малое море, и слышался шум электрической пилы. Байкал был в это время года совершенно пуст. Так что на протяжении трех дней я видел только Сашино семейство, дядю Вову, Костю и собаку Фунтика. Дядя Вова и Костя занимались доведением до ума двух построенных деревянных домиков, Саня занимался по хозяйству, а я первые два дня слонялся вокруг, вдоль побережья и бросал камушки в воду. На третий день я немного офигел от этого занятия и предложил свою помощь в домостроительстве. Мне было поручено обрезать торчащие лишние ошметки материала, которым были законопачены щели в бревнах. И это было неплохо. Кажется, я никогда не делал никаких дел в такой безмятежной обстановке.
В бригаде строителей, куда я попал, была строгая субординация. Командиром и боцманом был дядя Вова, а Костя был в полном и безоговорочном подчинении. Подопечный выполнял задания бригадира, время от времени отрываясь от работы, чтобы спокойно выслушать замечания дяди Вовы, касающиеся качества и скорости его работы, перемежающиеся отборным трехэтажным матом. Выслушав все, что говорилось, Костя улыбался и молча продолжал неспешно забивать гвозди. Было видно, что дядя Вова совсем не злой, а просто старается держать авторитет. Костя, похоже, об этом знал.
Когда мы садились обедать, подопечный включал телевизор. Если по телевизору шли новости о испытаниях новой подводной лодки или передавали речь какого-нибудь министра или президента, дядя Вова говорил.
- А пошли вы все в ***у! – брал пульт и переключал канал.
Во время моих послеобеденных занятий обрезкой ошметков, ко мне подошел Костя и спросил:
- А это не ты случайно, написал статью в одном журнале про Кастанеду?
Я удивленно поднял брови и ответил, что я статьи в журналы никогда не писал.
- А-а-а, - разочарованно протяну он – я читал одну статью, которую написал человек из Украины. Подумал, что это ты. Ну ладно, не буду мешать.
Короче, если вам нужны мистеги, то надо ехать на Байкал. Там даже подмастерья в курсе о последних статьях, посвященных Кастанеде. Конечно, Костя не был обычным подмастерьем, а был наполовину мечтателем, на половину кем-то еще. Может быть даже шаманом. За ужином я ему рассказал, что диаметр воздуховода байкальского времени такой же огромный, как и в казахской степи. Он меня внимательно выслушал, помолчал, очевидно, обдумывая услышанное, а потом предложил выпить бальзаму, настоянного на всяких таежных ягодах и травах.
Ночью пологие склоны окружающих сопок и профиль Ольхона были четко очерчены лунным светом, диффузионно рассеянном в черном воздухе. На переднем плане, луна освещала гладь двадцати трех тысяч кубических километров воды, сконцентрированной в самой глубокой котловине континента. Это смотрелось величественно и своим величеством успокаивало. Ничто не могло сдвинуть с места эту глыбу.
Однако эта величественность была не менее концептуальна чем культура Занзибара. Если какой-нибудь ужасный террорист, нанятый на деньги мирового правительства, решит выкачать всю воду Байкала, погрузит ее на железнодорожные составы и отправить тихим ходом в Казахстан, то Байкала не останется. Все будут смотреть на зияющую пустую пасть во чреве Земли и вздыхая говорить «на этом месте когда-то был Байкал». Через месяц, когда восемьдесят тысяч железнодорожных составов с байкальской водой прибудут на товарную станцию города Бейенеу и главный капитан мирового правительства приедет в белом Майбахе принимать Байкальскую воду, то, при разлитии воды обнаружат, что никакого Байкала нет. После краткого расследования, в ходе которого будет много жертв, придут к тому, что сам Байкал потерялся где-то по дороге, а осталось от него лишь яма и триста тысяч цистерн воды, которая хлещет на горячий степной грунт. Когда эти чертовы террористы поймут, что Байкала нет, то, возможно, они решат сохранить хотя бы воду, чтоб потом шантажировать ею арабские государства с засушливым климатом. Однако, прибывши назад в раскаленный Бейнеу обнаружат, что никакой воды не осталось, а осталось лишь облако испарений, быстро уплывающее по небу в сторону Каспийского моря. Матрос Коля, несший вахту неподалеку, скажет на допросе, что никакой воды как таковой он не видел, а видел лишь два атома водорода, один атом кислорода и пустой автобус с надписью «благоприятные температурные условия». Параноики террористы не остановятся на этом и продолжат поиски этих атомов, а потом субатомов и субсубатомов и поиск этот будет вечен. Потому, что когда они отыщут последнюю частичку, то у нее не окажется ни правой, ни левой стороны. А если у нее будут эти стороны, то эта не конечная частичка, так как ее можно поделить пополам и искать дальше. Так вот если допустить, что эти злобные тролли и найдут эту бесстороннюю частичку, то эта частичка будет абсолютно бесполезна, потому что ей нечем будет соединится с другой частичкой, потому что соединяются частички сторонами. А раз она не может ни с чем соединиться, то и ничего из нее не сделаешь. Даже примитивного атома водорода. А такого, говорят дикие мистеги, быть не может, потому что не может быть никогда. Иначе бы нельзя было построить атом водорода, а потом построить воду, а потом Байкал, прекрасную Сибирь, нашу планету, галактику и так далее. Из факта несуществования неделимой частички следует бесконечность деления всего сущего. Из бесконечности деления следует, что все сущее существует лишь как совокупность частей, причин для соединения этих частей и как наименование, данное ему потребителем, имеющим хотя бы один из органов познания.
Другими словами ни хрена на самом деле не существует по всамделешнему. Такую вот телегу катят эти мистеги, и если хорошенько об этом подумать и повертеть эту телегу вокруг оси, то можно увидеть, что телега эта логична и безупречна. И прицепиться как бы не к чему.
Так, что величественность Байкала очень даже относительна. Такие вот дела.
На следующий день мне поступило предложение от моего нового иркутского друга Ромы, поражающее своей знаковостью и романтизмом. Мне было предложено съездить на мотоцикле в зимовье, в лес. Я осторожно спросил Рому, какая туда ведет дорога, на что Рома ответил, что дорога шестьдесят километров будет асфальтной, а потом двадцать километров лесной.
Утром из альпинистских приключений вернулся Филипп, на удивление живой и без сломанной шеи. На расспросы он ответил, что смог добраться до вершины в одиночку, однако никаких доказательств предоставить не смог. Даже фотографии, по причине отсутствия фотоаппарата в багаже. За три часа до планируемого отъезда я сполна отыгрался на Филиппе. Я сказал ему, что не еду с ним в Монголию, а остаюсь здесь. Филипп, который опрометчиво рассчитывал на мой русский язык при продаже своего джипа в Улан-Баторе, несколько опешил. Я ему объяснил, что дальше Улан-Батора наши пути все равно бы разошлись, поскольку моя Катерина его будущей лошади не друг и не сестра. Поэтому, не будем оттягивать этот грустный момент прощания, а решим все это прямо здесь. Филипп, понимающе улыбнулся. Я на всякий случай, заручился адреском будущего пилота папуасских авиалиний и мы расстались. После этого Крейзи Джоман, дружище Филипп Эшер, верный спутник через две страны и просто хороший парень с дурацкой татуировкой штрих-кода на затылке отвалил на Улан-Удэ, а мы с Ромой - на зимовье.
Я видел в Интернете много фотографий крутых мотоциклистов, которые преодолевают на своих конях российские лесные дороги. Они форсируют лужи по пятьдесят сантиметров глубиной, падают в грязь, взбираются на камни, снова падают и снова форсируют лужи. У меня нет такого опыта как у них и я вряд ли имею основания хвастаться теми несчастными шестнадцатью километрами сибирской лесной дороги. Но думаю, среди них найдется немного придурков, которые проделали этот путь ночью на шоссейной резине. Хотя, если разобраться, то крестьяне это все делают постоянно и хвастаться мне нечем вообще.
Все началось с лужи длиною метров в тридцать, с торчащими из воды островами перемолотой колесами грязи. Я ссадил Рому, сидевшего до этого сзади, помолился духам местности и поехал вперед, мысленно уже представляя то, как я погружаюсь в эту субстанцию своим шлемом. Очень странно, но мне удалось проехать эту трясину, хотя иногда Катерина однозначно показывала, что с нее хватит. После грязевого препятствия Роме мне торжественно сообщил, что мы прошли первый ключ маршрута и он очень переживал еще в Иркутске об этом ключе, но ничего мне не говорил. На вопрос, сколько еще ключей предвидится впереди, я выяснил для себя, что их еще будет два. После форсирования каждой глубокой лужи я с надеждой в голосе спрашивал Рому, был ли это уже ключ маршрута номер два или он еще будет впереди. На подходах ко второму ключу, мокрый по пояс, я вспомнил, что Рома что-то говорил о варианте «если будет неохота ехать до самого конца». Оказалось, что такой вариант действительно имеется и немного впереди есть избушка Василича, где можно будет оставить мотоцикл, а дальше пройти пешком. С этой секунды Василич стал для меня тем светом в конце темного тоннеля, который маячит при переходе в другое бардо. Концептуальный Василич стоял румяный у распахнутой двери в натопленную избу, где на столе возвышались дымящие пельмени и бутылка горилки, а в углу притаились, готовые грянуть гитарами в любой момент, цыгане с ручным медведем на поводке. Лужи стали форсироваться сразу с каким-то жестоким безраличием и даже падение Ромы в одну из луж не могло меня вывести из этого самогипноза. В таком религиозном экстазе мы доехали до второго ключа маршрута.
Это был ручей перетекающий дорогу. Вне дорожной колеи он скромно тек по оврагу, а на дороге растекался неглубокой рекой шириною метров
тридцать ладно двенадцать. Катерина весело въехала в ручей, но в середине удивленно погрузилась фарой под воду и развернулась поперек, при этом даже не заглохнув. Переднее колесо находилось в одной колее где-то под водой, заднее в другой. Я вспомнил, что у меня в брюках бумажник, и достал его из-под воды. Главное не заглохнуть, подумал я, потому что наша фара была единственным ярким источником света в стремительно опускающейся ночи.
Катерина это вам не капризная городская лошадка и не распонтованный хромированный чоппер. Катерина это женщина очень специальной породы. Ее вывели для езды по песку трассы Париж-Даккар, а потом клонировали в более универсальном теле. Поэтому моя жена гордо заржала и, поднатужившись, выехала в одну колею и забралась на берег, где Рома всех торжественно поздравил с прохождением второго ключа маршрута. Через десять-пятнадцать луж, мы неожиданно выехали на поляну, где стола избушка. Последние пол часа я уже начинал сомневаться в существовании Василича, как источника света в конце тоннеля. И в конце уже я кроме черноты и бессмысленности своей жизни ничего не видел. Но теперь передо мной была избушка, на ее порог выходил Василич, а изнутри действительно пахло теплом. В тесной избушке Василича уже сидел один гость. Пожилой молчаливый человек, который шел пешком вокруг Байкала.
- Че, и через заповедники шли? – спросил его Рома
- И через заповедники тоже. – ответствовал путник.
В заповедниках на севере Байкала водилось очень много медведей и очень мало людей. Гулять по ним, а тем более одному, крайне не рекомендовалось.
Оставив у Василича Катерину и свои сапоги на просушку, мы отправились дальше пешком. Вышла полная луна и стало ясно видно, что очень хорошо мы сделали, что не поехали дальше на мотоцикле. Хоть, конечно, дурацкая спортивная злость тревожила мой разум еще минут двадцать. Третий ключ маршрута мы перепрыгнули по бревнышкам, торчавшим из журчащей воды, и по тропинке спустились к Зимовью. Еще за километр до зимовья, Рома начал нервничать. В Зимовье горел костер, но горел он не в том месте, где ему было положено гореть. Вскоре обнаружился еще и другой костер, горевший в правильном месте. Подойдя к правильному костру, Рома узнал в сидящем возле него человеке своего знакомого, который зашел сюда на ночь и привел с собой друга. Друг сейчас совершал какой-то обряд огнепоклонничества на скале, где и разжег неправильный костер для этих целей. Мы начали выкладывать размокшую в лужах по дороге провизию из рюкзаков и раскладывать ее у костра. Вскоре к нам присоединился друг – огнепоклонник. Какое-то время все сидели молча, а потом огнепоклонник сказал, как бы между прочим, обращаясь ко мне:
- А ну-ка, можно посмотреть твой нож?
Так как я могу поклясться, что не вынимал свой складной ножик из кармана, находясь в зимовье, то этот вопрос сразу приобрел интонации «ну-ка, давай посмотрим из какого дерьма ты сделан». Я достал ножик и протянул огнепоклоннику. Тот внимательно осмотрел его, немного презрительно хмыкнул, но затем оценил его утилитарные качества, с почтением вернул мне его назад, а затем достал свой и продемонстрировал его мне. Нож был сантиметров двадцать в длину, имел какие-то хитрые кровостоки, зазубрины двух видов на обратной стороне и еще какие-то примочки, о назначении которых я и не догадывался. Было ясно, что не стоит задавать вопрос типа «а для чего эти крючки здесь?» хозяину ножа. Иначе можно было нарваться на получасовую нудную историю в ответ. Хозяина ножа звали Слава и был он из города в западной Сибири.
Пока Рома суетился по кухне, я сидел у костра и проводил ревизию замоченной дорожной водой провизии. Когда очередь дошла до буханки хлеба, я стал отламывать промокшие куски и бросать их в огонь, чтобы не мусорить вокруг. Слава некоторое время смотрел на это молча, а потом сказал:
- Правильно делаешь. Дай огню хлебушка покушать. Правильно.
Я посмотрел на Славу, чтобы проверить, не прикалывается ли он надо мной и подумал, что за два года, сидя в концепции Киева, невозможно встретить столько разных людей, сколько я встретил здесь на Байкале за два дня. После кормления огня, Слава посчитал меня своим человеком и повел меня показывать чрево каменной реки.
Стоя в профиль среди огромных валунов, бесконечным полем расстелившимся посреди тайги и освещенным фантастическим лунным светом, огнепоклонник сказал мне:
- Вот здесь у нее сердце и находится. В этом самом месте. – Затем помолчал и продолжил, кивнув куда-то в строну луны – А вон там у нее влагалище... Как у каждой женщины...
- А откуда ты знаешь? – не удержался я и задал идиотский вопрос.
Огнепоклонник довольно хмыкнул
- А она мне его сама показала, когда открылась мне.
Говорят, что мы видим в людях лишь, то что есть в нас самих. И соглашусь с этим, и соглашусь с тем, что это присутствует во мне. Я не совсем понял, сделал ли я только что комплимент самому себе или наоборот, поэтому поясню. Я согласен, что я небезгрешен. И если я высказываюсь иногда о других людях несколько неэтично, то я признаюсь, что я не идеал этики и морали. Далеко. На это надо делать скидку.
Я себя спрашиваю, вижу ли я в этих людях что-то сумасшедшее? Да, конечно вижу. Его нельзя не видеть. И это сумасшествие ничем не лучше и не хуже сумасшествия азербайджанского таможенника, сидящего в металлическом контейнере, воздвигнутого посередине щебеночной площадки, и думающего, что он большой человек. Или сумасшествия человека, приехавшего на мотоцикле из Киева в Иркутск и думающего, что он совершил что-то великое. Мы все больны на голову, уже очень давно и серьезно. Может быть даже с тех самых пор, когда эта голова и появилась.
Мы переночевали, с утра погуляли по окрестностям, осматривая местные нагромождения скал причудливых форм и к обеду были уже у Василича, где меня ждали сухие сапоги и грязная как черт Катерина. Обратная дорога совсем не оказалось простой по причине дневного света и знания вчерашнего маршрута. На ключе маршрута номер два я засыпался. Форсируя ручей, из которого я смог выехать вчера в темноте, я навернулся в самой его середине. Катерина повалилась набок в воду, распространяя вокруг себя клубы пара, на пол секунды погрузилась под воду, затем всплыла и заглохла. Рома соскочил в ручей и помог мне поставить ее в воде, уровень которой была чуть ниже пояса. Понимая, что мотоцикл теперь не будет заводиться долго, все же попробовал это сделать. Катерина завелась с третьего раза. После этого я поклялся ей в верности на всю оставшуюся жизнь. И я ничем не рискую, потому что у мотоциклов жизнь гораздо короче человеческой. Вернувшись в Иркутск, мокрый по пояс и замерзший до скрежета зубовного, я чувствовал себя в полном восторге. Впрочем так же как и Рома.
Через день я снова вернулся на Байкал. Мне надо было переправиться на остров Ольхон и проехать по нему на Катерине. Я вновь поселился у дяди Вовы с Костей.
Паром ходит регулярно, но в осеннее время уже редко. Раз шесть в день. Проторчав пару часов на переправе, поглощая позы, я с интересом наблюдал за разными сумасшедшими, которые приехали на переправу. У некоторых из них были московские номерные знаки. Позы – это такие бурятско-монгольские пельмени. Они же вареники, они же момо, они же хинкали, они же манты. С мелкими вариациями, конечно. Несомненно, что позы-хинкали это одна из тех вещей, которые едят почти во всем мире. И это не вызывает у нас раздражения. А вот чизбургеры вызывают. Мне кажется это несправедливым.
На пароме я встретил позавчерашнего огнепоклонника, который узнал меня и сказал, что это только горы не встречаются, а люди тянутся друг к другу. Затем мы с ним сфотографировались и обменялись адресами. На его визитной карточке, под именем и фамилией было написано: «витязь, воин, поэт, предприниматель». Вначале мне это казалось очень смешным, пока я не представил себе, чтобы я смог написать на своей визитке, если бы захотел ее сделать по образу врученной мне. «Мотоциклист, сочинитель-аматор, архитектор, соучредитель ООО»? Я думаю это хорошее лекарство от психических недугов - представлять иногда себе такую собственную визитку.
Затем Слава рассказал мне историю, поставившей точку в моем любительском и поверхностном исследовании психических заболеваний, свойственных человечеству. Дело в том, что по дороге из Иркутска сюда, можно было видеть сопки. Благодаря слоистому составу грунта и эрозии почвы, некоторые из сопок имели естественные терассы, из камней, напоминающие лестницу, идущую от подножия до самой вершины. Огнепоклонник обратил на это внимание и понял, что это никакие не сопки, а засыпанные землей пирамиды. Такие же пирамиды, как в Египте. Но в Египте их открыли, а здесь скрывают. Почему скрывают? Потому что им невыгодно чтоб люди знали правду. В чем состоит правда? Например, в том, из какого места появилось человечество. Мы то знаем, что из Сибири, поэтому нас и преследуют. А чтоб остальные не узнали, они маскируют сибирские пирамиды под горы. Кто такие «они»? Ну ты, брат, даешь. Сам, что ли, не догадываешься?
Я, конечно, сократил до минимума рассказанную историю. Выделил, так сказать, главное. Поэтому она звучит немного сумасбродно, но если ее приукрасить всякими фактами и убедительными эпитетами, то она вполне сойдет за научную гипотезу. И возможно даже будет иметь шанс быть опубликованной. А если добавить несколько черно-белых фотографий, то сможет даже стать бестселлером. Но я хочу рассмотреть эту историю в концентрированном варианте, отбросив всю лишнюю шелуху.
Что мы видим в данной истории? Мы видим в ней другую историю – историю болезни. Сумасшествие начинается так. Вначале органы зрения видят террасированную гору и передают этот образ в мозг. Пока еще образ почти чист, настолько, насколько вообще можно говорить о чистоте образа. Затем сигнал попадает в мозг, который включается и начинает распознавать этот образ, сопоставляя его с аналогичными образами, хранящимися в памяти. За долю секунды мозг находит самый яркий аналог – египетские пирамиды. Теперь образ уже испачкан прилично. Он уже обработан грубым тесаком. Далее мозг анализирует схожесть и отличия в образах горы и пирамиды. Сходств однозначно больше, поэтому на линк «горы-пирамиды» ставится печать «согласованно». Теперь мозгу надо разобраться с противоречиями и объяснить их. Среди противоречий основные это те, что гора покрыта землей и травой, а пирамиды нет, и то, что пирамиды в Египте, а горы в Сибири. Мозг посчитает, что наиболее здравыми и обоснованными оправданиями для этих противоречий будет:
а) Раз пирамиды покрыты землей, значит они скрыты. А те, что не покрыты – очищены и представлены на всеобщее обозрение.
б) Раз они и в Египте и в Сибири, значит они имеют одно начало.
Тут же в зависимости от степени распущенности, мозг формирует гипотезу о том, зачем их понадобилось прятать и кому их понадобилось прятать. Теперь наш измордованный образ уже обрастает целой системой костылей и причинно-следственных связей, взятых в принципе из ниоткуда. Когда сформировано оправдание всем противоречиям этой концепции, то тогда мозг добирается до «них», тех кто всю эту систему пирамид построил и скрывает ее наличие от нас, мелких личностей со штрих-кодом на затылке. «Они» завершают конус этой полноправной, серьезной и оправданной концепции сотворения пирамидного мира. В зависимости от степени тяжести содеянного, на «них» либо списывается все остальное дерьмо, творящееся в мире, либо вешается вообще все, в том числе наши судьбы, души и сотворение вселенной. В первом случае «они» - мировое зло». Во втором случае – вообще полная каша, не требующая объяснений, а требующая, чтобы ее приняли, так как она есть. Во всей своей кашеобразности.
Может я не психолог, но думаю, что в голове происходит примерно такие процессы преломления зрительного образа объекта с последующей его трансмутацией в «жизненную позицию» и «жизненные убеждения». Если хорошо разобраться, то у всех у нас в головах происходит то же самое. Изо дня в день. И кто-то еще после этого будет мне говорить про объективно существующую реальность?
На острове есть один единственных поселок Хужир и несколько хуторов, разбросанных вокруг него. Пейзажи Ольхона удивительно были похожи на пейзажи Тибетского плато. А Байкал очень напоминал мне озеро Пангонг в Ладкхе. И там и здесь была тишина, безмятежность и отсутствие мысли. На северной оконечности Ольхона была еще метеостанция. Но я туда не доехал. А больше там нет ничего.
Я проехал сорок километров вглубь пустынного острова, пересек Хужир, с заколоченными на зиму окнами многочисленных кафе и сувенирных лавок, проехал еще километров пять на восток и остановился. Я не запомнил географических координат этого места. Место, где я слез с Катерины было обозначено столбами обо с повязанными ленточками и россыпями мелких монет и сигарет, пожертвованным духам местности. За столбами был скалистый мыс, с которого открывалась величественная панорама на Малое море и северный берег Байкала. Я забрался на скалу и посмотрел вниз на воду. Дул сильный ветер, поднимающий на озере волну. Волны разбивались о камни, торчавшие у берега.
Помимо страха высоты и страха упасть на Катерине в лужу, у меня есть еще один страх. Временами он притупляется, временами возникает вновь, временами он заслоняет собою все остальное. Это страх того, что время проходит. Я и так упустил уже много времени. Время уходит слишком быстро и я боюсь, что так и не успею разобраться и понять, что же собственно такое скрывается за всем тем, что отражается в наших глазах, слышится нашими ушами и распознается несовершенным аппаратом головного мозга. Это что-то находится рядом, но в силу своей несовершенности мы ходим вокруг него всю жизнь, но так и не можем увидеть это.
Через восемь тысяч лет, эволюционировавший зулус прилетит на гиперспространственном глайдере на берег фиолетового моря Антарктики и будет смотреть на такую же воду, плескающуюся у таких же камней. И та вода и эта – будет одной и той же. И та вода и эта будет состоять из двух атомов водорода и одного атома кислорода. Атомы будут состоять из протонов и нейтронов. А нейтроны тоже будут состоять из чего-то, чего современная наука пока еще не открыла. И так до бесконечности. И эта бесконечность была, есть и будет везде и во всем – в воде, в камнях, в гиперпространственном глайдере, в мотоцикле по имени Катерина, в моих тяжелых ботинках, в трех государственных телеканалах, в пулях засевших в черепных коробках погибших боевиков, в бешбармаке из конины, в тесном воздуховоде времени, в квадратном сознании Николая из Бейнеу и даже в семиугольном сознании дикого мистега из Тибета. А если мы этой бесконечности не видим, то это только лишь потому, что мы просто смотрим не в ту сторону. И это не значит, что эта сторона правильная, а другие нет. Собственно, тут и стороны-то никакой нет, а есть черная дыра, куда стекаются все явления, предметы, понятия и объективные истины.
Так вот когда-нибудь, когда мы научимся видеть эту бесконечность, мы, возможно, перестанем уделять столько незаслуженного внимания формам, которые эта бесконечность принимает. Сложно представить какая тогда воцарится благодать. Все мы будем стоять, раскрыв от удивления рты, смотреть друг на друга и видеть не азиатскую культуру, противопоставляющую себя европейской, а пульсирующую бесконечность, переливающуюся из сосуда в сосуд. Такие дела.
Но пока этого бояться не стоит. Поэтому, те, кто переживает, что мир скоро станет светящимся и одинаковым, могут успокоиться. Еще есть время поездить да посмотреть на разные формы яиц и разные способы их приготовления.
Постояв минут десять на скалистом выступе, я решил, что в свете вышесказанного, пожалуй, нет смысла больше путешествовать. Нет смысла метаться между формами гор и формами степей, осматривать руины древних и топтать ногами ковровые дорожки новых вавилонских башен. Все это лишь формы, за которыми прячется одно и тоже. И это явно не мировое правительство.
С таким твердым решением я выбросил окурок, повернулся и пошел назад к Катерине. Меня отделяло от нее тридцать шагов. За то время, пока я преодолевал это расстояние, я успел придумать, взвесить и рассортировать три хороших маршрута для мотопутешествий. Когда я садился на мотоцикл, то уже точно знал, по какому из них я поеду в следующем году. Потому что человеческий мозг очень странное и сложное устройство и руководства по эксплуатации к нему, при покупке не полагается.
The end
