Простите, если кого обидел. Правда. Не хотел. Вероятно, пятна на солнце были.
Однако продолжу, пока Шура спит в своем непонятном часовом поясе....
Красноярск в рассеянном осеннем освещении не блистает достопримечательностями. Все достопримечательности Красноярска находятся за его пределами. Шура это, похоже, знал и на следующий день повез нас в Хакасию созерцать следы исчезнувшей культуры, о которой все что было известно, так это факт ее исчезновения и еще примерное время исчезновения. К этому времени у Филиппа в голове начали водить хоровод стройные русские девушки и разговаривать с ним стало сложно. Он двигался резко, на вопросы не отвечал, а когда я поделился с ним сногсшибательным планом поездки в неизвестную культуру, он сказал, что хочет остаться в Красноярске и снять номер в гостинице, потом побродить по городу, по барам и все такое. Вел он себя, одним словом, как конченый самец.
Но, после изучения прейскуранта цен на гостиничные услуги города Красноярска, математика одержала победу над романтическими порывами, и Филипп с кислым выражением лица сообщил, что, пожалуй, поедет с нами смотреть культуру.
Изменять Катерине с Шуриной Тойотой оказалось гораздо приятней, чем с поездом Москва-Ташкент. Кожаное сидение приятно облегало задницу, в морду дул кондиционер, а дворники бесшумно смахивали капли дождя с лобового стекла. Как и девяносто процентов других автомобилей Красноярской префектур острова Хоккайдо, Шурина Тойота была с правым рулем. Поэтому, сидя на переднем пассажирском сидении, время от времени, я бил левой ногой в пол, в то место, где должна располагаться педаль тормоза.
Должен сказать, что с Шурой я был знаком исключительно виртуально. Да и то, как-то мы особо не переписывались. Так пара комментов на форуме и все. Однако сидя с ним в машине, я чувствовал себя словно общаюсь со старым другом. Не знаю почему. Есть такие люди. Возможно я с ним когда-то жил в одном племени на острове Чунга-Чанга, а сейчас вот приехал посмотреть, как он в Сибири устроился. Фиг его знает. Но такое чувство было. Даже вот, когда предоставилась возможность поблагодарить его за все, то чувствую, что благодарность эта будет здесь неуместна. Не станете же вы прилюдно отбивать поклоны родному брату, за то, что он принял вас у себя дома. Что-то типа такого.
Первая остановка была сделана на знаменитых Столбах. Субботние Столбы оказались довольно многолюдным местом. Из многочисленного люда, пришедшего подышать свежим воздухом да поглазеть на сосенки, выделялась одна группа. Это были скалолазы. Они облепили все наклонные и вертикальные поверхности скал и лазили вверх и вниз. Поражала их целеустремленность и безостановочность. При этом, некоторые из них срывались и гибли. Об этом свидетельствовали мемориальные таблички, прикрепленные к скалам.
На все это безобразие, прячась в ельнике, взирала третья группа людей. Я бы о ней даже не догадался, если бы мне не рассказал о них Шура. Люди в ельнике назывались столбистами. Это было такая солидарность людей. Если достаточно купить себе мотоцикл, чтоб стать участником байкерской солидарности, то со столбистами дело обстояло сложнее. В это закрытое общество попасть с улицы было практически невозможно. Столбисты строили избушки в тайге, где прятались от реальности городского климакса под бардовские напевы и звон стаканов. Некоторые из них уходили в избушки на несколько недель, некоторые могли бежать в них лишь на выходные или в государственные праздники.
Стоя на скале, откуда открывался душераздирающий вид на таежные сопки, я подумал, что, в каком-то смысле все они были наивными придурками. Такими же как Филипп и такими же как я. По сути все эти придурки мало чем отличались друг от друга. Все они искали какую-то Монголию за пределами условного Красноярска и никак не находили ее. Скалолазы искали Монголию на отвесных поверхностях гигантских камней, столбисты думали поймать и запереть Монголию внутри своих избушек, я же надеялся обнаружить ее где-то на просторах одноименного государственного образования. Скалы, избушки и мотоцикл были не принципиальными факторами в этом поиске. Принципиальным фактором была граница между Красноярском и Монголией. Никто не знал, где она проходит. Другими словами, можно тысячу лет искать монголию в монголии, не зная что она находится у тебя в коридоре.
Человек, бежавший из Красноярска всерьез, проживал в Хакасии в поселке Шира. Название поселка Шира произносится с ударением на первом слоге и не склоняется. Хоть никто так и не смог объяснить, что же значит слово Шира, но все были очень требовательны к правильному произношению названия. Так вот. В Шира мы остановились Шуриного товарища. Товарища звали Вадим. К моменту нашего приезда, он прожил в Шира три года, переехав сюда из города. Мне сложно назвать причины, толкнувшие его совершить этот побег. Возможно, они были достаточно серьезными. Беглец приобрел себе участок в восемь соток, построил из подручных материалов небольшой дом, склад для дров и маленькую баньку. Участок земли, без всякой фантазии, был засажен картошкой от забора до забора. За забором виднелись постройки центральной улицы поселка: почты, милиции и магазина. Во дворе был колодец. В доме была кухня и одна комната. В комнате стоял телевизор, показывающий три государственных канала. Кроме телевизора там еще был компьютер. Я тихонько проверил, подключен ли он к интернету, но никаких проводков и телефонных розеток не нашел.
Вадим затопил нам баню, сварил картошки, мы открыли привезенную бутылку вина и хорошо поужинали. Иностранные граждане – не частые гости в Шира. Поэтому к ним всегда есть вопросы. Вопросы были такие:
1) Есть ли в Германии фашисты?
2) Как относятся в Германии к советскому солдату: как к освободителю или как к оккупанту?
Шура выступал в роли переводчика, так как Вадим английского не знал. Филипп кое-как справился с первым вопросом, но для развернутого ответа по второму пункту ему явно не хватало знаний. Вадим остался явно неудовлетворенным. Немного подумав, он заметил, что очень плохо, что Филипп не говорит по-русски. Потому что русский – это один из мировых языков и его надо знать. Филипп скромно согласился. Из мировых языков он знал лишь английский. Немецкий и норвежский не были мировыми языками.
На следующее утро мы отправились на осмотр Сундуков. По дороге мы встретили еще несколько искателей Монголии. Одни из них был на ушастом Запорожце. Сказал, что едет путешествовать в Туву, по дороге заехал посмотреть на Сундуки. Спросив дорогу и внимательно выслушав Шурины наставления, он сел за руль и бесстрашно кинул своего ушастика вброд реки, в направлении, обратном, только что указанному.
Собственно говоря, Сундуки это такие останцы, которые торчат из вершин холмов, раскинувшихся по степи. Сами холмы имеют странную форму морской волны. Одна сторона у них пологая, а другая почти отвесная. Есть теория, что эти Сундуки были древней обсерваторией. Этому было даже найдено подтверждение. Дотошные исследователи обнаружили на одной из скал большой рисунок белой лошади. Лошадь принялись изучать и выяснили, что во время летнего солнцестояния, тень от самого большого Сундука в полдень падает прямо на эту лошадь. Я как ни старался, лошадь эту разглядеть не смог.
Подняться на сундук мне многого стоило. Лазить по скалам, когда под тобой сорок метров пропасти – это точно не мое. Но с сундука открывался вид, стоящий того, чтобы залезть на этот камень. Внизу раскинулся участок степи, покрытый сетью заросших кустарником оросительных каналов. Каналы были прорыты в аккурат под прямым углом к друг другу и образовывали квадратные острова. Сверху это было хорошо видно. Кроме каналов на поверхностях скал можно было найти древние рисунки изображавшие какие-то сцены из повседневной жизни. Каналы и рисунки – это все что осталось от древней культуры. Шура сказал, что точно неизвестно, что это были за люди, когда они жили и на каком языке они разговаривали.
По рассказам Шуры это было очень сильное место, где обитало много духов, прикормленных шаманами. Тогда я начал с ним, помниться, спорить насчет наличия этих самых духов, но сейчас, пожалуй, я могу допустить их существование. Если поразмыслить логически, то они вполне даже могут существовать. Точно также как существует закон времени-пространства. Моя проблема с непосредственным познанием духов заключается в том, что я совершенно нечувствительный к таким вещам. Очевидно, что у меня слишком толстая для этого кожа. Поэтому, когда других людей прет от какой-то там энергии, непонятной мне, я обычно тихонько стою в сторонке и ковыряюсь в носу. Это немного грустно, если разобраться.
Так было и в этот раз. Все чем я мог себя развлекать, так это сидеть на скале и смотреть на сеть ортогональных древних оросительных каналов, пытаясь представить себе жизнь этих древних людей. Возможно через восемь или девять тысяч лет, какой-нибудь эволюционировавший потомок зулусов прилетит на телепатически управляемом глайдере, усядется на скалу и будет смотреть на камни, торчащие из травы, которые были когда-то Киевом, Москвой или Нью-Йорком. В его голове, как и в моей, не будет переживаний и эмоций, потому что он ничего не будет знать о проблеме сникерсов, смешения культур или об исламских террористах. К тому времени все населения планеты будет питаться капсулами с чистой кошерной энергией и разговаривать на квазиультразвуковом языке, позаимствованном у вымершей расы кузнечиков из туманности Андромеды. А об исламе и христианстве они будет знать ровно столько, сколько мы знаем о верованиях создателей сети ортогональных оросительных каналов, расположенных недалеко от поселка Шира.
Потому что чем больше информации накапливается у человеков в головах, в форме так называемого знания условной истории и условной культуры, тем больше эти человеки могут видеть ущербность такого знания. Выражаясь умным языком, накапливаемая информация постепенно становится объектом отрицания. Каждый грибник понимает, что чем больше ты знаешь разновидностей грибов, тем лучше ты начинаешь видеть грибницу, а грибы предстают случайными формами, которыми эта самая грибница прорывается в наш мир.
Глупо думать, что через восемь тысяч лет воцарится мир и благодать. Потому что к тому времени развитая цивилизация слизняков из систем Бетельгейзе начнет культурную экспансию в наш мир. Люди будут кричать, что необходимо сохранить свою культуру и, открытая слизняками теория трансмутации в солнечный ветер для быстрого передвижения в пространстве, есть чуждое нам явление и не надо позорить человеческий род, а надо передвигаться на гиперпространственных двигателях, изобретенных нашими предками. Не исключено, что будут совершены теракты.
От этих мыслей меня отвлек Шура, предложивший начинать сворачиваться и ехать назад. Спуск со скалы оказался еще сложнее, чем подъем. В процессе спуска я несколько раз проклинал себя за то, что полез на этот сундук. Поверхность скалы казалась почти отвесной. Сверху по камням прыгал Шура, которому эта отвесность, очевидно, не доставляла никаких неудобств. Обливаясь холодным потом, я спустился на твердую ровную землю и мысленно поблагодарил духов местности, за то что не убился.
На обратной дороге Филиппу снова пришлось отвечать на вопросы. Одним из вопросов был:
3) Растет ли в Германии картошка?
Филипп обрадовался и первый раз мог с абсолютной уверенностью и, не рискуя попасть в расставленную ловушку, дать утвердительный ответ. Это вызвало радостное оживление у всех. Хоть в чем-то эти чертовы немцы были похожи на нас. Они тоже выращивали и кушали картошку. Хорошо, что существуют такие вещи как картошка, которые есть везде. Даже в системе Бетельгейзе. Правда я где-то читал, что одно время картошку считали в Европе предметом чужеродным и непонятным.
Бегло оглядев Туимский (?) провал, достопримечательность которого заключалась в отсутствии горы в том месте, где она когда-то была, мы поехали в Красноярск.
На следующее утро я тщательно экипировался, надев на себя все, что нашлось в моих кейсах, сверху натянул дождевик, затем мы попрощались с Шурой и выдвинулись дальше на восток, по федеральной трассе М-53 в направлении Иркутска. Географию необъятной Сибири, бегло просмотренную мною дома с бутылочкой пива в руке, теперь я изучал с помощью своей задницы. Эти две географии отличались. Проехать от Красноярска до Иркутска - примерно тоже самое, что и пересечь Украину с запада на восток. Да и погода была отвратная.
Впрочем, также как и поведение Филиппа.
Через час после отбытия я обогнал его джип и показал, что хочу остановиться. Он тоже притормаживает и через приоткрытое окно спрашивает, в чем дело. Из салона автомобиля на меня дует теплый прокуренный воздух и доносится веселая музыка.
- Хочу пять минут отогреть руки.- Кричу я ему.
Филипп закатывает глаза, как бы давая мне понять, что с такой девченкой, как я, ехать в Иркутск не просто: приходится выносить мои капризы. У Филиппа другие проблемы – он так сильно натопил в салоне, что теперь засыпает от жары и борется со сном с помощью громкой музыки. Я встаю с мотоцикла, закуриваю сигарету, поднимаю с земли камень размером с кирпич и разбиваю заднее стекло джипа. Потом достаю из него свой рюкзак, несколько секунд думаю, снова подхожу к джипу и разбиваю ему лобовое стекло. Теперь Филиппу будет проще прочувствовать, как это, когда мерзнут пальцы рук, а сопли нельзя вытереть в течении часа по причине наличия шлема на голове.
Конечно, я разбиваю стекла лишь мысленно, а на деле просто курю в сторонке, думая стоит ли мне забрать свой рюкзак сейчас или все же потерпеть до вечера. Филипп очевидно прочитывает мои мысли, вылезает из машины и говорит, что согласен делать остановки и даже предлагает мне поддеть свой пуховик, который он везет в багажнике.
Под моросящим дождем мы едем еще сто километров и въезжаем в то, что собственно я и представлял всегда себе под наименованием Сибирь. За Канском асфальт перестает быть перманентным покрытием трассы. Он все чаще прерывается участками грунтовки, причем эти участки становятся все более продолжительными и грозят полным отсутствием асфальта. Под дождем грунт раскис и местами представляет собой пятисантиметровый слой грязи. Для Катерины это хуже всего. Ее несет, стоит лишь набрать пятьдесят километров в час. Приходится ехать очень медленно, расставив широко ноги, чтобы удержать мотоцикл, в случае резкого крена от заноса.
Я понимаю, что вероятность падения на такой дороге достаточно высока и прошу Филиппа ехать не быстро, чтобы не терять меня из вида. Мне понадобится его помощь в случае подъема мотоцикла. Филиппа это немного расстраивает, поскольку он находит большое удовольствие в быстрой езде по грязной дороге, где он может проверить ходовые качества полноприводного джипа. Но, по крайней мере, он обещает, что будет время от времени останавливаться и ждать меня.
Особенно сложно даются грунтовые скользкие подъемы, на них заднее колесо несет гораздо ощутимее. Я уже не обращаю внимания на мокрые насквозь ботинки и перчатки. Сложность вызывает также обгон плетущихся по грязи фур. Останавливаться и пережидать дождь не имеет смысла, поскольку дождь идет уже пять день подряд, начиная с российской границы. В Сибирь в начале октября приходит настоящая осень. Навстречу мне всю дорогу едут бесконечной чередой перегонщики японских машин. Небритые и уставшие, они едут из Владивостока, доставляя продукт покупателю из средней полосы России. Продукт обклеивают скотчем и спереди прикрепляют дощечку, чтобы не сильно портился товарный вид от восьми тысяч километров летящих камней и грязи. Но все равно мне сложно представить себе в каком состоянии эти машины, разработанные между прочим для езды по сухим японским улицам, доезжают до места продажи. Но перегонщиков, похоже, это не сильно волнует. Они медленно и упрямо движутся на запад, форсируя сорокасантиметровые грязевые ванны и подпрыгивая на торчащих из грязи булыжниках.
Беспокойства мне также добавляет цепь Катерина, которая начала вдруг вытягиваться с такой скоростью, что мне приходится подтягивать ее каждые пятьсот километров. Я начинаю беспокоиться, что на такой цепи, я не смогу добраться до Монголии.
В глубоких таежных сумерках мы въехали в город Нижнеудинск, который находится в аккурат посередке между Красноярском и Иркутском. Покрытые слоем грязи фары, выхватывали из дождя темные силуэты домов и деревьев. С трудом отыскав прохожего, я, шмыргая носом, спросил со слабой надеждой в голосе, есть ли в городе гостиница. Оказалось, что гостиница есть и, мало того, она возвышалась темным силуэтом прямо перед нами. Номера оказались, конечно, так себе. Но стекла в окнах кое-где были целыми, а в одном из номеров (в конце по коридору) был даже оборудован теплый душ. Одним словом, жить было можно. Можно было даже попробовать высушить промокшую насквозь одежду, хотя шансы того, что она высохнет в неотапливаемом здании, были ничтожно малы. Мы спустились к джипу, взять рюкзаки, где Филипп сказал мне, что ему не нравится эта гостиница. И город Нижнеудинск ему тоже не нравится. Он его не вдохновляет на то, чтобы провести здесь ночь. Он темный, мокрый и некрасивый. Поэтому он думает, что в этой ситуации будет правильнее ехать дальше.
Я дал ему воображаемый флаг в руки, пожелал хорошей дороги, забрал свой рюкзак и отправился в номер, ступая в тяжелых мокрых мотоботах по стершемуся паркету гостиничного коридора. Когда я вернулся из душа, то обнаружил в номере Филиппа, который с недовольным лицом пытался воткнуть в поломанную розетку зарядку от ДжиПиэСа. Чтобы немного воспрянуть духом после тяжелой дороги было решено найти какой-нибудь недешевый ресторан и поужинать там.
Ресторан найти было несложно. В вечернее время список ресторанов Нижнеудинска, рекомендованных к посещению состоит из одной позиции. Эта позиция, тем не менее, вмещает в себя немногочисленного потребителя вечерних ресторанных услуг города. Из динамиков играл старый добрый шлягер девяностых годов, на стене висела неработающая цветомузыка, а в дальнем конце зала была даже оборудована пустынная VIP-зона, предполагаемые посетители которой могли отделить себя от прочей шелухи занавеской, привязанной веревочкой к батарее. На ужин была заказана жаренная картошка, куриная отбивная и сто грамм бурбона из пыльной бутылки, томящейся на самой верхней полке, поставленной туда, очевидно, во времена горбачевской оттепели. Когда ужин был в самом разгаре, а прочие посетители уже ерзали стульями, готовясь к танцам, от Шуры пришла СМСка, в которой нас предупреждали, чтобы мы не вздумали останавливаться на ночь в Нижнеудинске. У города была подмоченная репутация. В прошлом году здесь раздели парочку немецких автотуристов.
Утром я снова натянул на себя мокрую одежду, положил свой рюкзак в багажник джипа и мы поехали дальше. Вторую половину пути до Иркутска мы преодолевали при тех же погодных условиях, что и первую. Радовало то, что небольшими участками снова начал появляться асфальт и к полудню перерос в качественное перманентное дорожное покрытие. Конфликтов с Филиппом не возникало целый день. И это должно было меня насторожить.
Еще будучи на территории Алтайского края я задумал сделать автопортрет на фоне бетонной стелы "Иркутск". Такие стелы как правило есть при въезде в каждый уважающий себя город нашей родины. Я не был на сто процентов уверен, что она должна быть у Иркутска, но, с известной долей вероятности, все же предполагал. И вдруг я увидел ее: бетонные буквы двухметровой высоты справа от дороги – точь в точь как я себе ее и представлял. Я начал лихорадочно сигналить Филиппу, требуя экстренной остановки, но он как обычно меня не замечал. Я решил все же остановиться, понимая, что Филипп в любом случае будет ждать меня перед первым светофором, поскольку он не знал куда нам надо ехать. Я остановился, сделал несколько запланированных снимков и удовлетворенный поехал дальше. Оглядываясь по сторонам я медленно проехал два километра, проехал первый светофор, второй и понял, что потерял Филиппа со своими вещами. Его нигде не было. Дорога была достаточно прямой и сбиться с пути не представлялось возможным. Однако белого джипа я нигде не увидел.
Выехав на центральную площадь города, я окончательно смирился с мыслью, что Филиппа мне не найти. Телефона у него не было. Адреса моего иркутского друга, к которому мы ехали – тоже. Теоретически у меня должен был где-то быть адрес электронной почты немца, записанный нетрезвой рукой на какой-то бумажке при свете фар грузовиков на парковке города Бейнеу. Но что это была за бумажка и куда я ее дел, я не мог вспомнить. Помню, что в тот момент я довольно легко попрощался в мыслях с потерей компьютера и других ненужных вещей. Баба с воза – кобыле легче. Я совершил звонок другу и направил Катерину по озвученному им адресу.
В одном кинофильме американский полицейский-Белуши спросил у советского кэгэбиста-Шварцнеггера: «А как вы снимаете стресс у себя в России?». Шварцнеггер ответил коротко и глухо: «Водка». И от этого не убежишь. В тяжелой для мозга и тела ситуации, индийский йог погружается в медитацию, американец выпивает три вида цветных витаминчиков, а воспитанник славянской культуры напивается вхлам. Как сказал один философ: «Человек живет не по уму, а по привычке». Мне кажется, эта фраза очень точно передает некоторые аспекты концепции культуры. Мой мозг просил водки.
Со своим другом Сашей, к которому я приехал в Иркутск, я был знаком ровно шесть часов, проведенных пол года назад, ночью на побережье Аравийского моря в Коваламе. Мы случайно встретили его, разговорились, пошли на вечерний пляж и накурились в дрова. Пока Саня бегал по кромке воды и ловил энергию космоса, его друг Паша рассказал мне о том как они в сорокоградусный мороз ходят в тайгу в зимовье и топят там баню, а потом купаются в снегу. Именно в тот момент я подумал, что очень хочу увидеть эту тайгу и это зимовье, хотя раньше Сибирь меня интересовала не больше чем система звезды Бетельгейзе. Известно, что мысли имеют свойство материализовываться. У одних людей возникают в голове, а затем материализовываются мысли о восьмикомнатной квартире с белым роялем, у других – мысли о контрольном пакете акций в нефтегазодобывающей отрасли, у третьих о счастливой семейной жизни, у меня, почему-то возникла и материализовалась мысль о зимовье в тайге и о мотоцикле. Не знаю, почему так вышло, но меня устраивает. Однако, я говорил не об этом.
Саня достал бутылку водки и мы ее очень быстро выпили, закусывая маслинками. Не сложно догадаться, что происходит с человеком, который целый день едет неемши под дождем на мотоцикле, теряет половину своего багажа, друга-попутчика, а потом выпивает пол бутылки водки. Этот человек становится беззаботен, весел и пьян. Очевидно, что у меня с Саней был какой-то психосоматический контакт. Хоть живого весу в нем было как два меня, но он каким-то образом подключился к моим каналам и насосался пьяной энергии. Около часа ночи, мы вышли с ним прогуляться и посмотреть Ангару. Шли мы не очень ровно, все время спотыкаясь и забредая в лужи. По прежнему моросил дождь и температура упала, наверное, до шести градусов. Саня шел впереди, а я ориентировался на его темный силуэт и шел следом. Откуда-то раздавался шум воды. Внезапно силуэт изчез. Секунду я не мог понять, куда он делся, потом я сделал пару шагов и увидел перед собой бетонный бордюр. За бордюром была темнота. Присмотревшись я увидел в полутора метрах внизу, стремительно несущуюся, черную воду. Повернув свою дурную голову в направлении течения я заметил чьи-то руки, которые быстро уносились вдоль гладкой бетонной стены в ночь. Тут до меня, наконец, дошел смысл произошедшего и я с криками побежал вдоль обрыва, время от времени пытаясь ухватить Саню за руку. Иногда мне удавалось это сделать, но вытащить его я не мог – было слишком высоко и отвесно. Тогда я побежал вперед, выбирая глазами ровное местечко, упал на живот, широко раскинув ноги и начал кричать ему, чтоб снова хватался. Схватив его за руки я снова попытался подтащить его наверх, но безуспешно. Не отпуская руки, я посмотрел вправо, по течению реки и увидел, что бетонный обрыв уходит в бесконечность. В этот момент я несколько растерялся. Что дальше делать я представлял себе не очень хорошо. Саня был слишком тяжел, вода слишком холодна, поверхность бетона слишком ровная, а я слишком пьян чтоб составить мало-мальски умный план действий. Все что я решил делать, так это держать его, пока чего-нибудь не придумаю. Все это время я кричал ему, чтобы он выдыбал. Почему-то мне казалось, что он лучше поймет меня, если я буду употреблять слова из старославянского языка.
Через минуту на мои крики, откуда-то сверху к реке сбежал таксист и помог вытащить Саню на берег. Я перевернулся на спину и облегченно вздохнул. Затем тоже поднялся и обнаружил, что последние две минуты я лежал в довольно глубокой луже, в которую, к тому же, кто-то слил мазут. Мы как могли поблагодарили таксиста и довольные такой счастливой развязкой отправились домой. Я не знаю, какая из этой истории следует мораль. Наверное, надо написать что-то типа: «Вот к чему может вас привести алкоголь» или «Никогда не ходите на Ангару ночью в нетрезвом виде». Но я не уверен, что я вынес из произошедшего именно эти уроки. Поэтому не буду врать. В голове у меня проскользнула лишь мысль, что человеческую жизнь от смерти может отделять достаточно глупая ситуация. Например, прогулка вечером на берег реки. Потом мне Саня, конечно, сказал, что он не сильно волновался, потому что через метров двести по течению бетонный парапет заканчивался, но я думаю, он немного приукрашивает. Всю обратную дорогу домой он излучал свет, как любой человек, неожиданно обретший вторую жизнь и говорил о том, как все это круто. Я был с ним полностью согласен.
Короче, Иркутск как-то сразу мне понравился своей категоричностью и прямотой. Это тебе не пушистая конформистская степь Казахстана.
