Гостевой блог › Конец зоны всех ограничений

Читаем и ржем! Как же хорошо!!

Я за один присест проглотила все четыре страницы. Ура! Спасибо, круто.

рассказ просто супер, жду продолжения

ГОРЫ

Я наяву вижу то, что многим даже не снилось,

Не являлось под кайфом, не стучлось в стекло...

(Сплин)



Харш целый день пытается дозвониться до Йоги, но тот спит, потому что вчера мальчики перебрали местного рома. Я думаю, оно и к лучшему, а то мы как-то с Йоги потянулись друг к другу. Он всё время спрашивал, сколько мне лет. Я, прикалываясь, говорила, что 16, Харш говорил, что выгляжу я на 22 (тот ещё льстец!), а Йоги поверил. Когда сидели в дхабе, он сказал: «Ты такая классная, жалко, что тебе 16...ну почему тебе 16?!!», я поняла, что паренёк не на шутку обеспокоен тем, что я несовершеннолетняя. Хотела с ним объясниться сама, без помощи Харша, и чтобы он понял. Написала в телефоне свой возраст по паспорту, Йоги от радости подпрыгнул на стуле и стал улыбаться шире, он был вне себя от радости! Эх, всё-таки хорошо, что он не смог встать утром, иначе я бы не посмотрела, что этому юному прелестнику всего 20 лет. Одна моя знакомая как-то сказала: «Вот ты и дожила до возраста, когда стали нравится юные прелестники...», не дай бог дожить до возраста, когда я перестану нравиться юным прелестникам – вот это будет совсем печально. Стану садху, заплету дреды, буду носить оранжевые одежды. Вот только глаз у меня таких чистых никогда не будет.

Мы тем временем погрузились в Мамин грузовичок и двинули вверх по серпантину. Я заметила, что перед каждым поворотом, надо сигналить, чтобы не столкнуться, потому что из-за исполинских гор ничего не видно, и ещё из-за шума реки или водопада люди не слышат машин; выныривая на повороте, можно задавить кого-нибудь. И тут Наталья просит у Мамы поводить, у неё зрение -9, меня как-то настораживает такое желание. Наталья начинает рулить, Мама контролирует процесс, Харш поёт, а я смотрю не на пейзажи, а на дорогу. Я боюсь кого-нибудь задавить, нет, упасть нахрен с обрыва вниз мне не страшно - всеиндийский пресловутый пофигизм. Один из тех моментов, за которые я обожаю эту страну – кладёшь на всё. Просто на всё. Всё такое неважное, такое...я имею в виду чисто бытовое и обыденное... В общем, Мама на стрёме, крутят баранку вместе, я успокаиваюсь, вроде не должны задавить никого.

Наггар ещё выше Вашишта на 200м, а мы ещё выше Наггара поднимаемся – какая кругом бесподобная, всепоглощающая красота. Тут невозможно страдать, депрессировать, мучиться, тут всё кристально чисто и просто – божественная красота и никакие мысли не страшны, голова чиста от ума, от эго. Очень много теряешь, когда живёшь в уме. Вся западная наша система координат построена на уме, но ум – это иллюзия, всё вокруг вообще иллюзия. И моя жизнь, и ваша, и этот текст тоже иллюзия. И вас нет, и меня нет. А этот мир наше убогое сознание нам преподносит, отражая и извращая.

Как можно мыслить категориями: ипотека-крутая тачка-гламурный клуб-айфон 5- новая шуба-богатый любовник etc, мне никогда не понять этого, как можно этим жить и ради этого жить. Может быть, поэтому все считают меня странной, девочкой ку-ку? Но мне кажется, это мир сошёл с ума. Тут, в Гималаях, (в Индии в целом) ты осознаёшь то, что действительно важно, что имеет значение и смысл: видеть красоту, быть красотой, дарить красоту, видеть доброту, быть добротой, дарить доброту. А все эти ваши стеклянные зверинцы офисов, дорогие игрушки, банковские карты – это такой незначимый бред.

Харш поёт, моя душа поёт вместе с ним, счастливая Наташка ведёт грузовик, счастливый Мама в обнимку с Наташкой. Все хэппи! На дороге сажаем в кузов мужа, жену и их маленького сынишку, их надо до какой-то деревни подбросить.

А вот мы у цели. Мы на вершине. А вокруг, насколько хватает глаз, во все стороны и вниз простираются горы – с одной стороны покрытые соснами, с другой пихтами, с третьей – травой, а с четвёртой – каменистые. Я кружусь, и всё кружится вместе со мной, горы-горы-горы-горы, небо-небо-небо-небо, и надо всем этим парят орлы, а по земле бродят курицы, ослы и овцы. И это всё кружится вместе со мной в безумной танце. Я поймала волну безумного Харшева позитива. Мэ бахут куш ху (я очень счастлива) кричу я. Мы садимся с Харшем в яблони и начинаем отрабатывать произношение носовых гласных в хинди: «Нахи, нахи - выдыхай в кончик носа», - говорит Харш, и его нос при этом забавно подёргивается. Мы это «нахи» произносим миллион раз, а потом он учит меня полугорловой букве «р» (безуспешно), у меня никак не получается, либо как французская «р» кортавая, либо как русская, но никак «р» хинди не получается. Я ною:

- Харшик, но если я просто «р» произнесу, например, пер (дерево), меня ведь поймут?

- Конечно, поймут, но ты будешь выглядеть забавно, милый акцент.

- Твой русский тоже не на высоте, давай-ка слово «рыба» учить (он букву «ы» не может сказать, вот вообще совсем не может, как я его «р»).

На этой вершине стоит какая-то палатка, оттуда выходит дедушка, и идёт знакомиться с нами. Харш, столько дней не умолкая, говорил по-английски, что с дедушкой постоянно переходит на инглиш, говорит sorry и снова на хинди, и снова на инглиш. Бедный дедушка, он ещё не знал, что переслушать Харша нереально. Дедушка, как и все индусы, прётся от моего хинди, улыбается, предлагает чай. Спрашивает: «Россия – где это?», рассказываем, показываем русские деньги – очень долго рассматривает, досконально изучает сотенную купюру. Наташка дарит ему. Спрашивает, вам масала чай какой? Индиан стайл, - говорю я ему, а лот оф масала, а лот оф шугэ, ноу шугэ, чини, чини (сахар), смеёмся... так вот мой инглиш становится хинглишем, как говорит Харш «дхире дхире» (медленно) ты научишься говорить. Ну-ну, я когда грамматику открываю, я думаю, что дхире дхире очень близко к слову никогда, вот насколько дхире дхире, ибо...сложно.

Рвём с деревьев знаменитые яблочки долины Куллу. Йехэ пер хэ, йехэ себ хэ (это дерево, это яблоко) - вот такой вот у меня богатый хинди, но Харшик в восторге, особенно узнав, что учу я его 2 недели. Забиваем на то, что яблоки немытые и грязными руками смачно едим грязные яблоки (после Индии пару недель взападло мыть руки часто, как-то такой неряхой становишься, и чувство брезгливости Индия убивает с первого посещения раз и навсегда, по крайней мере, во мне).

Набродившись по этому холму вдоволь, возвращаемся домой, подвозим деда в кузове. Харш рекомендует нам заказать блюдо сиду, но не может объяснить, что это. Говорит, только в Химачале его готовят. Но наша хозяюшка разочаровывает нас, что его долго готовить, и сегодня она не успеет. Заказываем что-то обычное. Сидим на террасе, курим биди. Поднимается маменькин сынок, сосед по отелю. Знакомимся. Его зовут Егор (Джордж для местных), и он музыкант. Болтаем с ним. Он 8 лет в Индии, но не безвыездно, а по полгода. Каждое лето стабильно на 2 месяца вывозит маму в Гималаи. Маман там такая, такие места посетила, что я невольно снимаю шляпу. Джордж рассказывает, как они 3 дня плыли со своими музыкантами на Андаманы на халяву, так как играли на пароходе концерты, у нас нашлись общие посещённые в Индии места, обсудили. Джордж завораживающе рассказывал про свои приключения в Марокко и Стамбуле. Я давно нацеливаюсь на Марокко, а тут Джордж со своими арабскими сказками душу растравляет...

Подходит наша хозяйка и говорит, что в Химачале цивилизованные люди живут, и если наши друзья хотят тут с нами посидеть, то ноу проблем, пусть приходят. Зовём Харша и Маму, Харш как обычно обольщает хозяюшку, и она, по-моему, за какие-то смешные деньги сдаёт им комнату, в которую мы не заселились, ту самую, без балкона. Становится всё интереснее.

Идём ужинать, как большая дружная семья: Харш, Мама, я, Наташа, Джордж и его маман, и все за один стол длинный садимся. Кроме нас в отеле из постояльцев только муж, жена и их ребёнок, не сезон потому что. Хозяева садятся с нами. От усталости и жары есть не хочется, но чай пьётся немеренно. После ужина я решаю, что покурю с ребятами не биди. Зовём с собой Джорджа, он говорит по инглиш слава богу, а то у меня уже язык на плече после трёх дней, идём к ребятам в комнату расслабляться.

Джордж знает и хинди, учит меня очень красивой фразе, но тут вмешивается Харш, и мы долго шлифуем моё произношение. Харш говорит, что если я хочу признаться кому-то в любви, то могу сказать эту фразу – непрямое признание. И если мне скажут – значит, оно самое – фол ин лав. Наташка учится крутить косяки, Мама сосредоточенно сдувает табак с простыни, кропотливо-внимательно скручивает. И тут до меня начинает доходить, что Мама всё понимает, и по-английски, и по-русски, потому что ведёт себя так, будто понимает. И неодобрительно смотрит на Наташку, когда она обыденным тоном что-то не очень приятное говорит про Харша или про Маму. Мама всё понимает – это факт. Потому и молчит.

И ещё, большинство моих знакомых не понимают мой юмор, то ли я так тонко иронизирую, то ли у меня чувства юмора нет, мне неведомо сие. Но Харш всегда первый реагирует на мои шутки, смеётся, говорит, что у меня быстрый ум (ну люблю я ближнего подъ****ь, что поделаешь), и это несмотря на языковой барьер. И я понимаю, что нет никаких барьеров нигде вообще, нигде и никогда. Просто есть люди из одного микрокосмоса, а есть с разных галактик. Мне почему-то не с моей галактики попадаются. Но в Индии всегда я встречаю очень правильных людей, нужных, оставляющих во мне глубокий след.

Джордж знает популярные индийские песни, они с Харшем поют. В дверь стучат, мы подгоняемся, но это всего лишь наш официант, по-моему, он пришёл на запах, под предлогом, что принёс воды. Ну что ж, заходи, гостем будешь. Наташка спрашивает его (по-русски):

- Как тебя зовут?

- Моё хорошее имя Ашок Гулерия, мэм.

Я перевожу, мы ржём по поводу «моё хорошее имя», ну что, садись, Ашок. Он не нравится мне с первого взгляда. Я вижу людей, и никогда не ошибаюсь. Я вижу, что это не очень хороший человек, но я же не буду выгонять его из чужой комнаты только по этому поводу. Я не хочу курить с ним одину биди. Харш по моему лицу быстро всё читает, мы за три дня уже читаем друг друга по лицам, и забивает другой косяк, который идёт в другую сторону, вопреки всем правилам, не попадая к Ашоку. Потом Наташка и Джордж догоняют тему. Нет, ну что это за Ашок, мне неприятно с ним курить одно изделие. Слава богу, Джордж общает Наташу и Ашока, я могу релакснуть. Спустя 3 часа безостановочного шмаления начинает кружиться голова, то ли от гаша, то ли от того, что 6 человек 3 часа курят в 10-метровой комнатке. Я иду спать, с тем, что не берёт ваш гаш, хотя сама то ли от темноты, то ли от природного топографического кретинизма, вместо того, чтобы подняться вверх, начинаю спускаться вниз, но быстро понимаю, что не туда, и поднимаюсь вверх.

Наташа просит не закрывать дверь, так как она тоже уже идёт. Ладно, я ухожу в душ, и тут я слышу или мне кажется, что кто-то зашёл, я кричу: «Наташа – это ты?», молчание, и вроде ничего не слышно. Моюсь дальше. И тут я думаю, а ну как Джордж – псих-маньяк, меня в 10 раз выше и тяжелее, вдруг это он тут чё-то вынюхивает. После некоторых событий я паранойю по поводу таких вещей – у меня все кругом психоманьяки, с другой стороны – это в Индии в номере не закрываться – это просто идиоткой надо быть. Решаю выползти из душа и закрыть дверь. Говорят, расширяющие сознания вещества обостряют чувство страха, возможно. Или это была просто бдительность? А потом Наташка говорила, что она заходила в номер что-то взять.

Я ложусь спать. Засыпая, я чувствую себя рыбой, плавающей в океане, через толщу воды вижу солнечный свет, я ощущаю своё рыбье тело, покрытое чешуёй. «А говорила, гаш не берёт» – последнее, что я успеваю подумать, прежде чем крепко заснуть.

:)) а в индийских прачечных тебя парит стирать вещи с чьими-то другими )

Ниже Васишта метров на 200.

Drolma

по моим данным, выше на 200)

стирка с заразным бельём напрямую вредина моему здоровью

С удовольствием читаю, плюсую и беру на заметки твои коротенькие предложения на хинди. В твоем повествовании они хорошо запоминаются.

Рериховские места

Проснулась от пения птиц, лая собак, и индийских мантр, доносящихся из темпла. Так здорово утром выйти на балкон и смотреть на горы. Сегодня у нас на повестке дня изучение дома-музея Рерихов. Но сначала нам предстоит очередной экшн под названием «поиски еды». В отеле есть скучно, потому идём искать дхабу, о которой накануне нам поведал Джордж. Поскольку Джордж сказал, что дхаба рядом с каслом, и она одна, мы и заходим в первую попавшуюся. С едальнями, несмотря на всю туристкость местности, в Нагарре явная напряжёнка. Этакая тру-дхаба, без меню и прочих тонкостей, 1-2 блюда и ниипёт. На завтрак можно выбрать только омлет и чай, либо масала чай. В масала чай в туристических местах жалеют специй, я уже заколебалась говорить «э лот оф спайсис», тогда как на юге всё время приходится говорить «ноу спайсис», в обоих случаях это говорение как об стенку горох. Очаровательная молодая женщина, стройная как тростинка, в белом шальвар-камизе, готовит нам завтрак. В Индии вся пища готовится на открытом огне, поэтому она такая вкусная! Понимаем, что это всё-таки не та дхаба, о которой говорил Джордж, по описанию не подходит, но как обычно индийский пофигизм играет свою роль – поели и ладно. К нам подходит садху и просит воды. Святому человеку не купить воды грешно, он же не денег просит, а на улице жарко. Покупаем ему воду, Наташка покупает ему чипсы, садху говорит: «данке шон», нас в Индии часто принимают за немцев, именно в этот раз, в эту поездку. Интересно, почему?

Держим путь в касл. Он хоть и какого-то лохматого века, но не создаёт ощущения древнего замка. По мне так деревянный домик, ничего интересного, ещё и не откосить от платного входа, злобного вида дядька сидит и орёт: «Тикетс!», с балконов замка прекрасный вид на Наггар, а точнее, на горы – цветное нагромождение домиков на склонах впечатляет. После касла главная цель – дом-музей Рерихов. Он всегда меня манил. Вот как простой русский (???) человек Николай Рерих мог додуматься построить усадьбу в Гималаях, привезти жену и детей? Вход 50 рупий – для платных индийский достопримечательностей очень низкая цена. Дом – типичный дворянский домик 19 века, в русском стиле, в окружении цветущих деревьев, напоминает Рериховский дом в Изваре под Питером. Разумеется, Рерих строил по-русски, с печкой, как полагается, потому ему Химачальская суровая зима была нипочём!

В Наггаре музей Рериров называют русским музеем, очень его почитают, любят и берегут. Меня поразило, что фамилия Рерих пишется по-английски и произносится как Рорих. То есть надо спрашивать where is Roerich's Museum? А Николай как Nicholas - это очень странно, ведь имена собственные не переводятся. Пусть будет Николас Рорих, а не Николай Рерих – суть неизменна. Так вот, в России этот человек известен как художник, немногие знают, что он путешественник, исследователь, учёный, археолог, общественный деятель. Его философский трактат «Агни йога», написанный в соавторстве с его женой Еленой, тоже много чего стоит. В музее все надписи сделаны на английском, хинди и русском. В музее основные посетители – это индусы и русские. С нами попросила сфотографироваться богатая индийская семья, с земляками Рориха, было приятно. Рерихом был основан институт гималайских исследований Урусвати, здесь же, в Наггаре. В этот институт приезжают учёные со всего мира (подробностей не помню из-за дырки в голове).

Рерих был очень интересным человеком, неординарной личностью. Он разработал целую философскую концепцию, основными принципами которой были гуманность, знание, красота. В мире известен Пакт Рериха о защите культурных ценностей. В общем, человеком он был, для меня, по крайней мере, выдающимся. Мне всегда хотелось прикоснуться к тому месту, где он жил, творил. И вот я здесь, за 6 тыс км от Санкт-Петербурга – его родины, вот передо мной простирается долина Куллу, всё та же или не та? Вот я стою на балконе, опершись на перила, и смотрю вдаль, ну что, Николай Константинович, привет вам, привет. Отличное место вы выбрали, я вас понимаю. Тут Наташка тоже видимо проникается моментом:

- Представь, Рерих утром такой выходит на этот самый балкон почесать яйца...

- Ага, и говорит: «Леночка, принесите мне мольбЭрт, я не писал ещё вон той горы вот с этого ракурса под таким светом...»

- Да, Николаша, сейчас принесу.

Смеёмся. А может, так оно и было???

В комнаты можно смотреть через окна – видно хорошо, комнаты берегут от сырости и насекомых, потому они закрыты. Вот лежит Библия и на ней крест, вот выцветшая древняя фотография, вот старинная посуда на столе. Вот-вот Николай, Елена или их сыновья пройдут мимо, шурша платьями, я будто слышу, как скрипят половицы под их ногами. Вот кабинет Дэвики Рани – жены Святослава (сына Николая Рериха). Святослав женился на боливудской актрисе, которая стала его соратницей во всём, редкой красоты женщина.

Далее идём в картинную галерею Рерихов. Вижу фото Святослава. Меня будто пронзает молния. У него такой глубокий взгляд, в котором сливается такая духовная глубина, такое глубокое Знание, доброта, что если бы мне сказали, что этот человек святой, я бы ни секунды не сомневалась. Наташа снова читает мои мысли: «Ты видишь его глаза, посмотри в них», я смотрю, я тону в них. Святослав похож на отца, только ещё красивее. Но его внутренняя сила даже на фотографии заставляет чувствовать себя амёбой, пустой убогой одноклеточной тварью. Я бы за таким человеком пошла куда угодно. Но такие люди не нуждаются в рабах или учениках, они выше этого. У его жены Дэвики Рани тоже глубина в глазах, но все её портреты написаны с одного ракурса (что ж, актриса как-никак). В картинах Николая и Святослава Рерихов – Космос, их невозможно описать, их можно только почувствовать. Мне дико обидно, что рериховское движение зародилось в США и Европе, а в совке в те годы, конечно, Сталин и партия, было не до того. Я лично ничего не понимаю из трактатов Николоса Рориха, мой мозг не может объять такое необъятное. Но он знал. Я точно знаю, он ЗНАЛ. Он даже написал о своём знание, только нам, простым смертным, не постичь. Прости, Николай, не понять нам. А так хочется. Знать о важном, о главном.

Я снова и снова смотрю на портреты и фотографии Святослава Рериха, от этих глаз на душе становится тихо-тихо и светло, будто разжимается невидимый кулак, что стискивает сознание. Непостижимые люди.

В музее в книге отзывов одинаковое количество записей на хинди и русском. На английском мало. Я не помню, что я пишу, но я пишу на английском, чтобы все могли прочитать. Наверное, какой-то восторженный бред.

Далее место самадхи Николая Рериха. Там вывеска: «Это наше святое место». В Индии Рерих известен как великий духовный учитель и просветлённый мастер, достигший самадхи. Это место представляет собой небольшую площадку с памятником посредине, где надпись на хинди сообщает, что в этом самом месте Николай Рерих достиг самадхи. Кругом исполинские гималайские деревья, горы и куски неба. Тишина обволакивает. Ложусь на скамейку, и небо падает в меня. Ветер играет листвой с деревьев, кружат в потоках воздуха орлы. В таком абсолютном месте если уж не просветления достичь, то по крайне мере, душевной гармонии можно легко. Мало-помалу приходят и другие люди, молча, почти на цыпочках, приходят по нескольку человек, но потом поодиночке разбредаются. О чём они думают? Наверное, как и я – ни о чём, в них тоже падает небо. И у всех закрыты глаза. Кто-то медитирует, кто-то просто слушает тишину. Я закрываю глаза. Я хочу раствориться в долине Кулу, мысленно передо мной проносится время: я вижу это место осенью, зимой и весной, я вижу его много-много лет назад, я вижу, как человек в белых одеждах, с глубоким взглядом и длинной седой бородой спускается по ступенькам от дома, проходит, садится, закрывает глаза и медленно погружается в самадхи. Это Николай Рерих.

Молча поднимаемся. Молчим. Как будто вышли из какого-то чистого тихого потустороннего мира. У дома встречаем русских, слышу их диалог:

Мужик:

- Да чё там делать, там просто место, ну он чё-то там сидел.

Баба:

- Рерих сидел? Чё делал?

- Да ничё, гулял просто.

- Да ну, чё там делать, скучно.

- Я и говорю, давай не пойдём, ещё вниз спускаться надо, неохота.

В этом диалоге для меня весь русский менталитет отражается, и апофеоз того, что я ненавижу в России. Вообще, когда встречаешь русских в Индии, хочется спрятаться и убежать. Есть, конечно, исключения, но так редки, что лучше сразу заткнуться, а ещё лучше говорить по-английски, но тихо и чётко, чтобы по акценту не дай бог не узнали свою. Наггар ещё и тем не понравился, что там много русских, быдлорусских.

На выходе из музея натыкаемся на группу казашек, путешествующих на джипах с русскоговорящими гидами-индийцами. Я вмиг понимаю, почему русских (казахов, украинцев, всё бывшее СССР) везде ненавидят. На лицах казашек омерзение и шок, они капризными голосами докапываются до гида. Гид вежлив, но и строг. Мне хочется за них извиниться, за этих наглых свиней, мне мерзко. Они ведут себя ужасно, ноют, что им жарко, душно и вообще всё плохо. Так девочки мои, прежде чем пакет покупать, вы хоть бы в гугле забили Индия и удосужились почитать, куда едете, а вокруг такая красота и гармония, такое величие гор, неужели кроме смятого платья вас ничего не интересует? Чужая ущербность бьёт по национальной гордости. Наташка меня понимает, мы молчим, мы не открываем рта, только Наташка (о чудо!!!) по-английски просит у меня зажигалку, мы молчим, потому что нам стыдно. За казашек. Ибо они и между собой говорят по-русски, а в Индии все эти страны – это один хрен Россия они называют. А мы молчим, чтобы не дай бог про нас не подумали: «Долбанные русские!!!» Когда измученный капризами и нытьём гид уводит истеричных казашек в музей, мы обсуждаем, какой же это ***ец.

Решаем посмотреть университет Урусвати, Наташа говорит, что мы пришли снизу – там нет никаких указателей, следовательно, он выше. У меня топографический кретинизм, но я подозреваю, что с того самого низа, откуда мы поднялись сюда, там же и ответвления были, ну да ладно – вверх – это значит вперёд, и это всегда интересно. Идём по пыльной дороге, медленно огибая горную гряду, постепенно поднимаемся вверх. Кругом яблоневые сады, деревни, колоритные местные жители и, самое главное, никаких туриков. Деревнеские собаки радостно приветствуют нас, льнут к ногам, виляют хвостами. Я с собаками местными говорю только на хинди, мне кажется, они понимают): «кутта, аччха кутта, бара кутта!» (собака, хорошая собака, большая собака). Кутята - в смысле щеночки маленькие, точно произошли от хинди «кутта», и никто меня не убедит, что это не так. Кутти – это тоже собака, но женского пола. Гай – корова, с коровами тоже лучше на хинди, они могут подойти неслышно сзади, ткунться в спину мокрым носом. Корова священна, это бесспорно. Харш, когда увидел мёртвую корову на дороге, чуть не зарыдал, он молился, он призывал Шиву на помощь. И это было не позёрство. Чтобы отвлечь его, стала спрашивать, почему корова священна, он сказал, потому что она мать – кормилица, она отдаёт всё, что у неё есть. Обычная картина: индус подходит к корове на улице, дотрагивается рукой до рогов, потом до своего лба, потом до сердца. Вспомнился мой прекрасный Банарас, где в Ганге купают буйволов – потрясающее зрелище, нет, это не шоу, обычный человек в жару купает буйволов, чтобы тем не было жарко, буйволы резвятся, бегают, поднимают брызги, а потом грациозно выходят на гхаты.

А мы идём и идём, и ничего похожего на Урусвати не видим, зато видим Наггар, уютно свернувшийся клубочком где-то внизу, а вокруг просто сказка. Когда дорога становится совсем плохой, решаем возвращаться. В горах темнеет рано и сразу, без предупреждений и всяких там сумерек. Двигаем назад. Счастливые часов не наблюдают, наши телефоны оставлены в гестхаусе, и мы понятия не имеем, который час.

По пути к нам пристают какие-то индуски, ни в зуб ногой по инглиш, я понимаю, что они Наташке пытаются что-то продать. На настоятельные просьбы показать то, что они хотят продать, тётки или не понимают, или делают вид. Наташка просит избавиться от тёток, они шумные, вопят, машут руками у неё перед носом, я говорим им: «чало, чало!» (уходите, уходите), понимают, уходят.

Только в Индии можно идти-идти, потом сесть посредине дороге и закурить биди, и никто тебе ничего не скажет, и это нормально и нисколько не странно. Тут все так делают. Сидим, хрустим недоспелыми яблоками (качча себ, учу я Наташку хинди – недозрелое яблоко), красота. Хара себ – зелёное яблоко. Вспоминается стих Верочки про яблоко, но он тут неактуален, тут яблоки едятся по-правильному, как положено. Я думаю, если вспоминать об этом стихотворении каждый раз, когда ешь яблоко, рано или поздно можно достичь просветления. Ешьте яблоки чаще!

Спускаемся снова к замку. Голодные, решаем поесть в той же дхабе с хозяйкой в белом шальвар-камизе, хозяйка обворожительно улыбается, блестит на солнце её кольцо в носу, она готовит нам чоумен из бич-пакета, это жесть. Решаем, что в Наггаре даже пожрать нормально негде и что надо бы заказать нашей хозяюшке в отеле мифический (ое) сиду, расхваленный Харшем. Предлагаю пойти в Кришна Темпл, пока не стемнело.

- А где он? - спрашивает Наташка.

- Да какая разница! В смысле без понятия.

- Идём?

- летс гоу.

Спрашиваю тётеньку, верной ли дорогой идём мы к Кришна Темплу, а тётенька говорит, что есть длинная дорога и короткая, какую желаете? Я желаю длинную, жизнь слишком мимолётна, чтобы торопиться. Идём длинной дорогой. Довольно долго, высоко, дыхалки перестаёт хватать, каменистая дорога, но короткий путь сложнее, как нам сказали, радуемся, что выбрали длинный. Эти бесконечные спуски и подъёмы ничуть не тренируют моё йогическое тело, зато дыхание убивают напрочь. Доходим до распутья, прямо как в сказке. 2 стрелочки в противоположенных направлениях. Обе на хинди. Причём полустёршиеся.

- Ну, Настя, читай.

- Ээээ, дык тут я букв не знаю ни одной.

-Да ладно?!

- У них слишком много букв в алфавите, я знаю штук 20. И тут не написано Кришна Темпл, это я бы прочитала.

Как это по-индийский - в туристическом месте на пути к храму написать на хинди. Ну да ладно, куда-нибудь да придём. Идём дальше. Снова стрелочки. На одной - 2км, на другой 100м, причём просто расстояние указано, видимо то, куда они ведут, было написано ниже. Ладно, решаем посмотреть то, что в 100 метрах от нас – вуаля красавец Кришна Темпл. Медленно открываю тяжёлые ворота, у входа садху:

-Намастэ, баба!

- Намастэ-джи!

Под яблоней у входа в храм сидит человек и шьёт кришнаитские шапки, похожие на тюбетейки.

Чуть позже я замечаю, что ноги его изуродованы полиомиелитом, он ползает, опираясь на руки. Но он улыбается. Тяжела и сложна его жизнь, но он улыбается. Я чувствую себя дерьмом.

Из каких-то боковых помещений выходит женщина-брахман, говорит, что после шести храм закрыт, но раз мы пришли, она откроет нам посмотреть, только не хинду нельзя внутрь – смотреть с порога. Мне не хочется с пеной у рта качать права, уверяя в том, что я хинду, я так делаю, когда меня грубо и нагло по причине белой кожи куда-то там не пускают. Как будто белая не может быть хинду (увы, такая установка бытует), но эта женщина так добра, что я не собираюсь спорить, к тому же я не хинду в самом деле. Она открывает двери храма, мы, переминаясь с ноги на ногу, смотрим с порога. Брахман проводит все свои процедуры над нами – отказываться неудобно, она же так добра, приходится приклонять коленки, покорно ставить тилак на лоб, пить воду с ладошки и брать прасад. Благодарим женщину. Я хочу оставить донейшн, но не вижу коробки. Снова смотрю на старичка-инвалида, как он ползает по каменному полу. Мне жаль себя, не его. Мне жаль себя за то, что я такая маленькая, слабая и противная, что я с нормальными ногами не могу улыбаться вот так просто, излучая покой и умиротворение, я борюсь, я всё время борюсь, прекрасно понимая, что борюсь исключительно с собой. Сила этого человека восхищает меня. Столько боли видишь в Индии: нищие, прокажённые, калеки. И это чужое горе переполняет каждый раз чашу моего сердца, я рыдаю украдкой за чужое горе, за всё зло этого несовершенного мира.

Мы выходим из храма и быстро спускаемся вниз, чтобы успеть до темноты, которая догоняет нас, наступает на пятки.

Только в Индии иностранцы, встречая друг друга, говорят: «Намастэ!», нас приветствуют такие же, как мы, белые обезьяны. Мир вам!

По пути заруливаем в ещё какой-то храм, который уже закрыт. Торможу Наташку, чтобы сняла обувь. Если никого нет, это не значит, что можно в обуви шляться по территории храма. Хотя не везде, в некоторых храмах обувь только перед самим храмом снимают, на территории можно в обуви, но лучше уж снять, чем ненароком осквернить чужую святыню. Потом мы всё-таки находим дхабу, о которой говорил Джордж, пьём там чай. Хозяйка – улыбчивая тибетка. Чай, чилум, чапатти - вспоминается песня. Да уж, она такая, наша индийская реальность – чай, чилум, чапатти. И всё мне одинаково сильно нравится. Вспоминаю, как вчера её пели все вместе.

Наконец добираемся до геста, я бегу к хозяюшке заказывать сиду, а она говорит, что уже готовит их (его), потому что вчера обещала. Спускаюсь вниз на балкон, там тусят Джорд, Наташка и маменька, маменька нашла свободные уши и отрывается. Я поднимаюсь назад, на веранду, смотрю на поглащющий Наггар закат, на горы, укутывающиеся на ночь в пелену тумана, на огоньки, разбросанные по склонам. Приходит Джордж. Молча сидим, курим биди, дышим закатом и вмиг наступившей темнотой. У меня есть способность видеть всё со стороны, я как бы раздваиваюсь и в двух местах одновременно. И в тот момент я вижу в темноте 2 фигуры – маленькую, сутулуенькую и огромную – наши с Джорджем тени, развалившиеся на стульях, и дым биди.

Подходит хозяйка: ужин на столе. Снова садимся все вместе, только без Харша и Мамы, они уехали. Сиду, скажу я вам, на редкость отвратительная штука, да икается Харшу в этот миг! Сиду представляет собой рулет из какого-то серого теста, внутри какая-то дрянь, по консистенции похожая на мясо, но на вкус... В общем, со специями и соусом чили, заглушающими всё и вся, я смогла отведать кусочек. Съесть это с маслом гхи, как советовала хозяйка, я не смогла. Чем масло гхи отличается от подсолнечного на вкус, я тоже не поняла.

- Ну как, вкусно? - осведомляется хозяюшка.

- Во! - показывает Наташка большой палец, произнося в этот момент: «Говно твоё сиду».

Я выдавливаю из себя «вери тэсти». Джордж долго не хочет пробовать, но мы уговариваем, а потом они с Наташкой находят сходство между сиду и каким-то турецким супом, которой на первый вкус жуткое дерьмо, а к середине очень даже вкусно, но вкус специфический. Я спрашиваю их, расчуяли ли они вкус сиду, Джордж уверяет, что не супер, но есть можно. Ем второй кусок - не, чудо не происходит, да, действительно, с голоду есть можно, но это не вкусно. Похоже, в общем-то, на момо, только момо вкусные. Я заказываю рис с овощами. Джордж медленно пережёвывает сиду, Наташка тоже. Ну и флаг вам в руки, ребята. Но все сошлись на мысли, что сиду – говно.

А потом до нас доходит, что Харш и Мама уехали с нашим гашем, и коротать длинные гималайские вечера больше нечем. Просим Джорджа решить проблему. Он говорит с нашим вчерашним официантом Ашоком, Ашок мямлит. Я говорю, что я сейчас пойду в номер, так как устала, если через 10 минут Ашок не приходит, я иду в душ и спать. То есть мы решили, что Джордж берёт стаф у Ашока и приходит в нашу комнату, курить с нами. План всем нравится. Мы с Натальей устали. Потому валимся в номере на кровать. Я ухожу в душ, выхожу, Ашока нет. Я язвительно отмечаю, что Ашока я сразу же назвала мудаком, потому что он таковым и является. Ложусь спать, Наташка только собирается в душ – стук в дверь. Я в своей пижаме, которая по индийским меркам считается «в чём мать родила» открываю дверь, так как ожидаю там Джорджа-Егора, а там стоит блин Ашок и внаглую вламывается в номер. Чуть не пинками выгоняю Ашока, его кто-то приглашал войти? Заматываюсь в простынь. Стучит Джордж, говорит, что зашёл в номер сказать маме, что потусит у нас, а Ашоку сказал подождать 1 минуту, какого чёрта Ашок вломился – никто не понял. Я говорю ребятам, что Ашоку тут делать нечего, на что ребята говорят, что за стаф денег он не хочет, хочет с нами покурить, я говорю, что я заплачу, лишь бы его не видеть и не кутаться в жару в простынь, а сидеть нормально по-человечески. На что мне предлагают надеть грязные штаны или сидеть как есть, и не быть расистской. Да я не расистка, Ашок просто тупой и скучный и очень наглый, в общем, в нём всё то, что я терпеть не могут в индусах. Ну да ладно, Джордж пусть и общает их с Наташей. Сидим, шмалим, у Наташки на телефоне песни от Кукрыниксов до Меладзе. Ашок говорит, что первый раз с белым сэром и с белыми мадам вот так сидит и курит. Ой Ашок, то ли ещё будет, крэйзи рашн собрались вместе! Ашок говорит, что все белые на одно лицо. Наташка яростно ему объясняет посредством меня, что как она и я, например, на одно лицо, когда одна маленькая, другая высокая, у одной короткие волосы и белые, у другой тёмные и длинные. Ашок молчит. Я же говорю: «Тупой!» Наташка разоряется: «Вот Джордж, например, большой высокий мужчина со светлой бородой и волосами, а вот тут живёт какой-то белый, худой, с короткими тёмными волосами – что, они с Джорджем тоже похожи, на одно лицо?» Но Ашок же тупой, он молчит. Ему нечем крыть.

Потом Ашок просит у Наташки посмотреть наши фотки на телефоне, потом начинает просить фотки со мной. Конечно, я против, потому что знаю, для чего ему они. Но позже соглашаюсь на парочку, я сижу рядом с Джорджем, всем своим видом показывая, что Ашок мне до звезды, Ашок всё якобы случайно пытается коснуться Наташи, я, как и вчера, не курю после него. Он мне по-прежнему неприятен. Джордж 3го круга начинает ржать над тупыми вещами, как мне кажется, как-то неадекватно долго смеётся над одной и той же шуткой. Наташка вторит ему, Ашок - укурок, я чувствую себя на чужой празднике жизни. Мне скучно. Надо расходиться.

Тут Ашок внезапно фоткает мою татушку на спине, я высказываю ему всё, что я думаю по этому поводу, впрочем, моя вина – сижу с голой почти спиной, а мальчик женщин-то с голыми спинами отродясь не видал, а потом его же и отчитываю. В общем, Ашок в восторге от нас и приглашает нас в гости в свою деревню у чёрта на куличиках. Он узнал, что мы планируем посетить Ревалсар, а он живёт в деревне недалеко от Ревалсара (на практике это «недалеко» оказалось ой как далеко), Джордж говорит, что 4 года знает Ашока, что он простой деревенский парень, и что это безопасно, поехать к нему. Насчёт безопасно – это бабушка надвое сказала. Но Ашок вполне безобиден, мы принимаем приглашение, Ашок чуть не пляшет от счастья, сто раз переспрашивает нас, правда ли? Но мы же крэйзи рашн, конечно правда! Ашок говорит, что завтра уезжает домой в свою деревню и будет ждать нас, а Джордж с маман уезжают через день в Казу и долину Спити, мы завтра покидаем долину Кулу и направляемся в долину Парвати.

знаете, я когда это перечитываю, то удивляюсь: я ли это? тут, в ледяном измерении, все эти эмоции, мысли они кажется фальшивыми какими-то, надуманными. но я рада, что успела всё это по-быстрому записать, такое детское, радостное и искреннее восприятие мира. будто и не я совсем. наверное, я больше всего даже не по Индии скучаю. а по той себе, которая только там.