|
10 мая 2012 года
Мы подошли к пограничному переходу. Шлагбаум. Толпа людей. Вереница автомобилей с монгольскими и китайскими номерами. Всё больше УАЗики, убитые, но живые. Набитые товарами и людьми, с дверями, придерживаемыми руками, потому что закрыть эти двери нет возможности. Очередь. Мы подходим к шлагбауму, но китайский пограничник твердо разворачивает нас обратно.
- Пешком нельзя, надо на машине.
- Почему нельзя?
- Нельзя!
Подбегают суетливые помогалы.
- Сорок юаней один человек, сорок юаней один человек.
Сорок юаней с человека! Грабёж и вымогательство! Впрочем, денег у нас всё равно нет. Мы отворачиваемся от помогал и снова пробуем пройти через шлагбаум.
- Стоять! – пограничник показывает на машины.
- Мэй о чен! No money!
- Чен мэй о?
- Мэй о, мэй о!
И продолжаем стоять возле шлагбаума. Лучший способ решить проблему – сделать так, чтобы её решил кто-нибудь другой, желательно, если это будет какое-нибудь должностное лицо.
Мы продолжали стоять, и китаец понял: надо что-то делать. Что будет, если два лаовая – так немного иронично называют иностранцев-европейцев в Китае – будут стоять здесь весь день? Он остановил машину, в которой было свободное место, что-то сказал водителю и показал: садитесь, мол.
Мы ещё раз уточнили:
- Мэй о чен.
-Ок!
Сели, проехали буквально десять метров и остановились у КПП. Водитель махнул рукой на здание:
- Туда.
Через несколько минут Китай нас выпустил.
Ждать машину, на которой мы подъехали, не хотелось: это заняло бы 30-40 минут, и мы пошли к шлагбауму, который преграждает путь к нейтральной полосе, и снова были остановлены пограничниками. Стали стопить машины прямо у шлагбаума. Остановился разбитый УАЗик, набитый какими-то коробками. Жестами показали, что нам надо к монгольскому КПП. На китайском, английском и почему-то русском языках сказали, что денег нет.
- Мэй о чен, ок? No money, ok? Денег нет!
Женщина, сидевшая на пассажирском сиденье, кивнула:
- Окей!
И мы стали утрамбовываться-упаковываться в машину. Рюкзак я положил на коробки, сел рядом с ним, согнувшись калачиком. Голова при этом упиралась в крышу, колени были у подбородка. Следом как-то вместилась женщина, а потом уже Крис. Ему приходилось придерживать дверь рукой: закрыть её возможности не было. Проехали 200 метров и с облегчением вывалились из автомобиля. И тут...
- Give me money! 100 юаней! – женщина злобно преградила нам дорогу.
- 100 юаней? За что?
- Это моя машина! 100 юаней!
- Мы сказали: «Денег нет», ты сказала «Окей».
- Я ничего не говорила.
От такой наглости мы опешили. И, резко отпрянув, пошли к КПП, больше не обращая на неё внимания. Пока заполняли иммиграционный лист, она стояла рядом, всё причитая:
- 100 юаней, моя машина, моя машина, 100 юаней...
- Иди ты в ж... - было сказано ей по-русски.
И вот мы в Монголии. Всего-то несколько сот метров, но как изменился пейзаж! Было такое чувство, что китайцы специально со своей стороны привозят почву, высаживают деревья, а здесь сразу у границы начиналась пустыня. Песок. Немного укатанный песок, обозначавший дорогу; какие-то строение, тонувшие в песке; ветер.
Пошли в сторону Замын-Ууда, приграничного городка со стороны Монголии. Остановили грузовик, и пока я судорожно искал в заранее приготовленном русско-монгольском словарике нужную фразу, водитель на хорошем русском спросил:
- Вам куда, ребята?
Мы сидели в кабине. Водитель ехал на таможню в нескольких километрах отсюда. Город ещё через 2-3 километра. Как рассказал водитель, у него в каком-то городе есть туристическая компания, поэтому он хорошо говорит и по-русски, и по-английски, и даже немного по-немецки. Он сказал, что пробудет на таможне часов пять или шесть, потом поедет в сторону Улан-Батора и сможет подхватить нас. Мы решили, что это будет запасной вариант.
Добрались до города, и на его главной площади снова увидели знакомый УАЗик. Водитель что-то закричал нам, но мы быстро свернули в сторону. Поменяли деньги. 1 доллар = 1317 тугриков. И отправились в кафе, поскольку ещё ничего не ели, хотя уже было около часа дня. В кафе нам снова помог уже другой монгол, также хорошо говорящий по-русски. А потом мы пошли на разведку в местный супермаркет. И здесь... Даже здесь, на китайской границе, большинство товаров в магазине было из России. Здесь была сгущёнка! О, Боже, сгущёнка с какао! Я не мог удержаться. Тюбик сгущёнки, пакет с печеньем! – не это ли счастье? И как они помогли мне потом!
На выезде из города остановили джип, в котором ехал опять же русскоговорящий монгол. Вообще, в Монголии среди людей среднего и старшего возраста довольно много сносно говорящих по-русски. И всё меньше их среди молодёжи, которая всё больше ориентируется на английский язык. Так мы постепенно теряем ещё одну страну. И, кто знает, если бы не распался СССР, в скольких бы странах население сейчас говорило бы хоть как-то по-русски?
Водитель ехал недалеко, на базу строительной техники в семи километрах от города. Но именно здесь начиналась настоящая пустыня. После шумного и многонаселённого Китая её влияние на меня было сильным и стало в какой-то мере потрясением.
Бесконечное пространство песка, иногда прорезавшееся чахлыми кустиками травы. Тонкая линия железной дороги в километрах двух от места, где мы стояли. Вдалеке виднелся сортировочный узел, и иногда оттуда доносились звуки, только оттеняющие и дополняющие голос пустыни, который вскоре мощным ритмом зазвучал в моём существе. Голос звал к себе, он приказывал и заставлял повиноваться; он разбивался на дискант, звучащий прямо в ушах, и на мощный баритон, бороздивший просторы неба. Это был голос пустыни, голос ветра и ещё иногда вплетавшийся в их хор бас самолётов где-то наверху. Голоса волновали. Но в то же время, в то же время здесь на меня нахлынуло странное спокойствие, граничащее с почти безумным равнодушием. Мне вдруг стало безразлично, будет ли машина, уедем ли мы сегодня дальше или останемся здесь... Я полулежал, облокотившись спиной о рюкзак, смотрел на серое небо, на жёлтый песок и словно растворился в пустыне. Было легко представить, как из песка образуются огромные руки и затягивают меня внутрь, в жёлтое подземелье, растворяя в себе мою плоть, мои кости, мои мысли и желания. И это несколько не тревожило, словно так и должно быть. Я должен вернуться в пустыню, ведь именно здесь всё и началось. Пустыня – мать, ветер – отец...
Вдруг воображаемая картинка изменилась. Я вдруг увидел два тела в пустыне. Ветер постепенно оголяет белые кости, засыпаемые мелким песком, и я увидел, как медленно распался от ветхости ремешок часов и корпус их беззвучно упал вниз. Я видел, как разлетаются на кусочки ткани рюкзаки, постепенно обнажая ноутбуки и фотоаппараты, и как дорогая техника покрывается толстым слоем песка... Конечно, так быть не могло: мы сидели недалеко от дороги, и местные жители бы быстро очистили наши рюкзаки. Но для меня в тот момент не было местных жителей, не было ничего, кроме пустыни и ветра. И сама картина распада и смерти не вызывали ни страха, ни омерзения, вообще ничего – это была неизбежность. «Где-то в бесконечной Вселенной именно так всё и будет». Или было? Время тоже перестало существовать, в пустыне-пустоте времени нет...
Ничего нет. А там, где нет ничего, может быть, есть всё?
Чему вовсе не быть,
Так того не сгубить,
А чего не сгубить,
Тому нету конца на Земле...
Мы остановили водителя-дальнобойщика, едущего в Улан-Батор. Наш грузовик, оставляя после себя облака пыли, тихо ехал сквозь Гоби. Начался дождь. И в этот момент голос пустыни стал невыносимо сильным, и я, как сквозь сон, видел свою руку с силой сжимавшую ручку, открывающую дверь. Пустыня звала.
В половину первого ночи мы остановились на ночевку. Это была первая ночь в пустыне, первая ночь в кабине дальнобойщика.
|
